По дороге Коля говорил о пустяках, Милена поддерживала легкую беседу и ни о чем не спрашивала. Лишь небрежно заметила, что Коля мог бы у профессора и поновее галстук-бабочку одолжить. И после Колиного комментария попросила пояснить смысл слова «жмот».
А потом… потом было безумие.
Они провели час в танцевальном зале в Камергерском. Вдвоём. Танцевали вальс и фокстрот! И ещё вальс, и ещё! До головокружения! Потом пили чай за старинным ажурным столиком, а потом – опять на паркет, и опять вальс! И он вёл, а она следовала за ним. И его движения не были плавными и классически чистыми, но каблуки методично отщёлкивали по паркету «раз-два-три-раз-два-три» в такт музыке Штрауса и Вивальди, и девушка мягко следовала за партнером, деликатно сглаживая угловатость его движений. Сперва, конечно, было ох как страшно, и начал он неуверенно, «по квадрату», но довольно скоро, хотя в первые минуты так же робко, он стал двигаться по залу, а потом на мгновение прикрыл глаза и… закружился, увлекая в танце партнёршу, которая ловила каждое его движение.
Потом гуляли и пешком дошли до Пятницкой. То говорили, перебивая друг друга, то вдруг шли молча, держась за руки.
– А я начинаю привыкать к новой Москве, – весело сказал Коля.
– В ваше время один писатель был, Борис Акунин, не читал?
Коля сначала отрицательно покачал головой, а потом задумался.
– Постой… это по которому кино сняли с этим… как его… Меньшиковым!
– Кино не смотрела, но книги его все прочла! Эх… В ваше время уже не оставалось великих поэтов, но, пусть для кого-то с натяжкой, ещё чувствовался след великой русской литературы. Думаю, Акунин был великим писателем. Для меня – без натяжек.
– А ты к чему его вспомнила?
– У Акунина… ах, какой слог! Чего только стоит: «Она была обута в необстоятельные тапки»! Или, цитирую, может, с ошибками: «Он был в том возрасте, когда уже можно делать выводы, но ещё не поздно поменять планы». Кстати, Эраст Петрович в том возрасте был гораздо старше тебя нынешнего!
– Ах, вот к чему ты…
– Да нет, – Милена нетерпеливо тряхнула головой, отчего её каре сделало привычный, уже родной, изящный взмах. – Вспомнилась фраза Акунина: «Москва не сразу берёт тебя в плен. Она проникает в душу постепенно». И ведь в какое время ни скажи, всегда актуально.
Коля вдруг задумался.
– Может, поэтом стать? А чего ты смеёшься?!
– Не смеюсь я вовсе! – И Милена звонко расхохоталась. – Ну, если надумаешь, первый критик у тебя уже есть. Очень объективный!
А потом ужинали в том же самом ресторане, где побывали пару месяцев назад. Это был очень старый ресторан, назывался «Обломов». Как выяснилось, заведению скоро сто лет, так что в Колино время оно уже работало, правда, ему оно было не по карману. По правде сказать, и сейчас не совсем. И они опять говорили, смеялись, обсуждали то вкус блюда, то Колины движения в вальсе, то очки дедушки Кеши, а то вдруг говорили о серьёзном, главным образом, о Колином будущем.
И ещё гуляли, до темноты. А к полуночи неожиданно решили пойти на Красную площадь слушать бой курантов. Пили кофе с лёгкими ягодными пирожными в Боско-кафе на Красной площади (и оно, оказывается, с начала века тут, сколько ж Коля в своё время пропустил-то всего, а ведь по пирожному здесь тогда даже он мог бы Маше и Ане предложить) и ещё гуляли. А на обратном пути, в паластруме, Коля неожиданно для себя поцеловал Милену, и она не отстранилась. И тогда он обнял её, прижал к себе и поцеловал ещё, уже не робко, а страстно и нежно.
На дачу вернулись за пару часов до рассвета. Вышли из паластрума, не держась за руки, Коля лишь помог Милене ступить из «Роллс-Ройса» на лужайку. Он проводил её до комнаты и только там, у двери, огляделся, убедился, что его никто не видит (ну если только Бриз, но этот-то свой), и поцеловал Милену на прощанье. Тихо прошептал: «Спасибо за удивительный день! Спокойной ночи!». Милена открыла дверь, вошла в комнату, обернулась…
И он отправился к себе. Через десять минут он уже лежал под одеялом. Буря эмоций и миллион мыслей, конечно, не давали уснуть.
Скрипнула половица, открылась дверь, и вошла Милена в длинном шёлковом нежно-бирюзовом халате. Она сделала пару шагов и на мгновение остановилась. В темноте Коля видел лишь силуэт, и он был идеальным.
– Как, ты говорил, в ваше время это называлось? – прошептала она. – Тормоз?
И скользнула к нему. Кровать услужливо прибавила в ширине метр двадцать, а за ней растянулись и одеяло с простыней.
И так она у него и осталась.
Тем утром он так и не успел уснуть до ставшего привычным в шесть утра: «Курсант! Подъём!»
И вот опять скрип половицы. Коля спросонья подумал, что это вернулся Ли Сы. Его неприступная Машенька, наконец, пригласилась на свидание, и парень усвистел в Москву чуть ли не быстрее пинга, освещая окрестности ярко-красными ушами. То ли Колин стих подействовал (хотелось так думать!), то ли до девушки дошёл смысл жизни, но она сама отправила своему воздыхателю сообщение, мол, хочу-не-могу, давай приезжай. Вся компания поприветствовала это аплодисментами, однако Коля заметил, как Милена чуть прищурилась и бросила едва заметный взгляд на Бриза.