— Поползли слухи? — разволновалась Йонела.
— Еще нет. Но это неизбежно.
— Скажи советникам, что это из-за порченой крови. Человеческой крови. Истинный шеар уже восстановился бы.
Старая шеари верна себе и долгу перед миром. У нее дурной характер, но благие намерения.
И она чаще сына остается с Тьеном.
— Ты был бы милым мальчиком, — сказала она однажды, проведя пальцем по его покрытой густой щетиной щеке.
Тьен не чувствовал прикосновений, но знал, что она так сделала. А еще знал, как ее злит то, что он так по-человечески «обрастает шерстью». Но она все равно коснулась его лица…
— Ты был бы милым мальчиком, если бы не людская кровь и не тьма в твоем сердце. Думаю, мы сошлись бы. Мне говорили, что ты дерзок, нетерпелив, остер на язык… совсем как я. А мне так скучно с занудой-сыном и его тихоней-женой…
А затем она сделала то, что удивило и Тьена в пустоте, и пустоту в Тьене.
Обхватила его лицо ладонями, надавила большими пальцами на подбородок, чтобы открыть рот, наклонилась близко-близко и вдохнула в него прохладный чистый воздух.
— Дыши.
Пустота подавилась — слишком много, чтобы проглотить за раз.
— Дыши. Я знаю, воздух не любит тебя, но плюнь ты на это. Ты же шеар — разве он может не послушаться? Дыши. Сдохнешь в другой раз и не в моем дворце.
Она была бы милой бабушкой, если бы не была такой стервой…
Следующим выдохом-вдохом пустоту выдуло из Тьена…
Но Тьен остался в пустоте. Этого старой сильфиде было не изменить…
— Почти четыре месяца, — подсчитал в очередной раз Холгер.
Немалый срок. Иногда Тьену казалось, что он всегда был нем и неподвижен, и жил в окружении голосов. В чем-то это было совсем неплохо. Он даже к Йонеле привык. Теперь, беспомощного, она его не боялась и, значит, не ненавидела. И Холгер не вел себя как высокомерный урод.
Из пустоты все виделось иначе.
Но Холгер не знал об этом и нашел, как он думал, решение. В следующий визит он сказал матери, что собирается провести Тьена через ритуал очищения в храме четырех. Разбудить таким образом его силу.
Пустота злорадно хихикала. Она, как и Тьен, знала, что он сейчас не шеар, а человек, к тому же без сознания, и со стихиями он не совладает: либо сгорит, либо утонет, либо разобьется при падении с высоты. Или его просто похоронит под землей…
Тьен был категорически против всех этих вариантов. Он кричал, звал на помощь… Но вокруг было темно и никто его не видел — лишь тело на кровати. А сам Тьен оставался в пустоте.
Он пытался идти на голос, Холгера или Йонелы, но, сколько ни прислушивался, не мог уловить, откуда доносятся звуки. Брел в одну сторону, и голоса тут же звучали с противоположной…
Тогда решил услышать еще кого-то. Лили или Фера, они были недалеко. Наверняка думали о нем. Или Генриха — он же не мог не волноваться?
Все тщетно.
А потом вдруг — то ли смех, то ли плач.
Ребенок.
Откуда-то издалека. Но Тьен узнал голос. Пошел… Боялся опять ошибиться, но пошел. И голос становился отчетливее — значит, в правильном направлении…
— Тьен! Тьен, иди сюда! Сюда!
Пустота вокруг переставала быть пустотой. Сначала появился ветер. Холодный, пронизывающий. Свистел в ушах, и это был первый звук после путеводного голоса. Следующий — скрип снега под ногами. Привычный такой. И кожу защипало морозцем. Через несколько шагов он начал различать что-то в темноте. Очертания домов, деревья… Потом в небе зажглись звезды…
— Тьен!
…Улица почти видна. И поворот знакомый. А в просвете между домами…
— Тьен! Сколей! Но, лосадка! Но!
…Люк ерзает в салазках, зовет. Веревочка, за которую нужно тянуть, валяется в снегу… А Софи стоит рядом и смотрит на него, на Тьена. Потом на веревочку и снова на него: мол, чего бросил? Берись и тащи, тут до площади всего ничего. А сама она уже устала…
— Я сейчас, — пообещал Тьен. — Сейчас.
Только несколько шагов…
…И упал на третьем, носом в пушистый ковер, устилавший пол в дворцовой опочивальне…
Так он проваляется час или два, пока не придет Холгер.
Тот поднимет, отхлещет по щекам, нальет воды. Будет что-то бормотать о ритуале, но Тьен, хрипя с непривычки, разъяснит ему, куда можно пойти с такими предложениями. Откашляется и добавит, где он видал и правителя, и его дворец, и потребует, чтобы его перенесли в дом Генриха. А там, разогнав всех и оставшись один, достанет из тайника фотографию…
— Я сильно заболел тогда, — сказал он Люку, поняв, что пауза затягивается. — Четыре месяца в постели. Лекарства не помогали. Назначили рискованную терапию, но она не понадобилась. Я… не знаю, как объяснить.