Фаня удивленно посмотрела на него, потом на то, что творилось на берегу. У набережной шумела и перекатывалась человеческими волнами толпа. Кто-то что-то кричал, вдали слышались выстрелы — женщина удивилась: в Тель-Авиве? Кто стреляет? Неужели арабы прорвались?
— Это не арабы, — Меир как всегда прочел ее мысли. — Это наши воюют с твоими.
— С какими «моими», — не поняла Фаня.
— С пальмахниками, которых ты учила. Хорошо научила. Теперь они убивают своих вместо врагов. Смотри-смотри. Вот так вот вы строите государство. Этого ты хотела?
Меир рассказал, что севшее на мель транспортное судно «Альталена» везло груз оружия для боевиков ЭЦЕЛ-Иргуна — полевые орудия, гранаты, пулеметы. Только что избранное руководство Израиля потребовало весь груз оружия отдать бойцам Хаганы. Глава «ревизионистов» Менахем Бегин ожидаемо отказался, предложив компромисс: они сдают большую часть груза, но часть оставляют себе: им же тоже надо чем-то воевать. Но премьер министр Бен-Гурион отказался, обвинив Бегина в расколе и попытке государственного переворота.
На набережную выкатили какое-то древнее орудие без щитка, около него суетились двое. «Да нет, — подумала Фаня. — Просто пугают. Не может такого быть!» В это время в сторону корабля полетел первый снаряд. Фаня оглянулась. Меира уже не было, видно, кинулся на подмогу к своим. Второй выстрел. Фаня хотела подбежать к артиллеристам, закричать: «Вы что творите?!», но путь ей преградили несколько пальмахников:
— Госпожа, туда нельзя! Идите домой, вам тут делать нечего. Прошу!
Она услышала, как один из артиллеристов громко и коротко ругнулся по-русски, заправляя очередной снаряд и наводя ствол орудия на судно. «Русский, — подумала Фаня. — Надо же. Наверное, из этих, новых, послевоенных. Он-то как может стрелять по своим? Или он-то как раз и может?»
Очередной снаряд попал прямо в корабль, повалил дым, Фаня увидела, как маленькие фигурки стали прыгать в воду. Дальше смотреть не стала, пошла домой.
От увиденного ее замутило, чтобы успокоиться, присела на скамейку. Надо отдышаться и осознать увиденное.
— Ну что, Фанечка, как тебе эта история про «наших» и «не наших»? А? Думала только идиоты-большевики своих убивают?
Фаня с изумлением повернула голову. Рядом с ней на скамейку присел плотный толстогубый мужчина, победно подмигнул. «Яшка? Блюмкин? Его же чекисты расстреляли двадцать лет назад! У меня бред, что ли?»
— Нет, ты не бредишь. Ну разве что чуть-чуть, — рассмеялся Яков.
Он был странно синеват и почему-то просвечивал насквозь.
— Блюмкин, ты привидение что ли? — изумилась Фаня.
— В каком-то смысле да.
— И чего приперся ко мне?
— Я всегда изумлялся, как хорошая девочка из Одессы, получившая прекрасное воспитание в доме уважаемого меламеда, может быть такой хамкой.
— Я еще и людей убивала, представляешь?
— Представляю. Меня-то этим не удивишь. Помнишь, ты мне еще четверть века назад в кибуце напророчила, что меня свои же расстреляют? Я тебе тогда не поверил, а зря, как оказалось.
— Ну а сейчас-то чего хочешь?
— Посмотреть на твою физиономию после того, как ты собственными глазами увидела расстрел твоими товарищами твоих товарищей. Как оно тебе?
— Плохо, Яша. Плохо. Так плохо, что меня даже твое злорадство не задевает нисколько.
— Да? А так не скажешь, что не задевает. Ты же не представляла, что такое может быть. Все эти ваши вопли о еврейском братстве, об избранном народе… Да знаю я, не перебивай: ты девушка неверующая, для тебя «избранный народ» означает совсем иное, чем для ортодоксов. А нету его, народа, отличного от других. Люди везде одинаковы и везде одинаково мерзки.
— Конечно, оттуда тебе видней.
— Видней, Фанька, не поверишь! Помнишь, мы в кибуце твоем спорили, я тебе доказывал, что нет «ни эллина, ни иудея»…
— Давно ты стал Писания апостолов цитировать?
— Умные вещи не грех и процитировать, вне зависимости от того, кто их сказал. Так вот, в том споре я был прав. Важна идея, а не происхождение. Никакой разницы между фанатиками не существует, они везде одинаковы, и на Земле, и на Небе.
— Может, ты и прав. Только идеи-то бывают разные.
— Идеи разные, суть у них — одна.
— Черт его знает, Блюмкин. Запуталась я. Не понимаю. Натан бы понял, что происходит, для Меира вообще все предельно ясно, а я ничего не понимаю.
— Смотри-ка, муженьков своих вспомнила, опору и надежду. Только где они? Один от милосердия своего погиб, другой немилосердно своих же крошит — красота!
— Яшка, ты что, ревнуешь?
— Конечно, ревную.