— Да, помню. Мне было пятнадцать, и мама с папой запрещали читать эту развратную неприличную поэму. А я ее читала и мечтала тайком, чтобы и обо мне так же страдали, как о той одесситке Марии.
— Мечты сбываются! — рассмеялся Аврум. — Страдали по тебе, страдали. Да ты и сама знаешь, не кокетничай!
— Я не кокетничаю! — Фаня хотела обидеться, но передумала, уж больно светло и тепло было ей в этом тумане с родными и близкими людьми. Не получалось обижаться, только улыбаться им без конца.
— Фейга, а почему ты под вуалью тут?
— Да матрос этот, идиот кремлевский. Выстрелом пол лица мне снес, привык, понимаешь, на фронте не глядя палить. А тут работа ювелирная, надо точно знать, куда пулю вогнать! Видела, какая у Блюмкина аккуратная дырочка? Специалист работал.
Фане стало смешно.
— А ты все такая же, Дора! Дело важнее жизни, да? Любой жизни? Даже твоей собственной?
— Конечно! Единственное, что не смогла — речь произнести на суде из-за отсутствия самого суда как такового. А в остальном… Да, Дело важнее жизни, а жизней некоторых, вроде твоих любовников, уж точно! Разве что кроме Меира, а остальные…
Дора обиженно дернула плечом и мгновенно растворилась. Фане ее даже жалко стало.
— Это скоро пройдет, — рядом снова оказался Аврум. — Ты пока можешь чувствовать, радоваться, обижаться. И они еще могут. Но это пройдет. Нельзя чувствовать вечно.
— А ты чувствуешь что-то?
— Да, Фаня.
— Что?
— Сожаление.
— Почему?
— Потому что мне тогда надо было сразу тебя забрать к себе. Но ты была с Меиром…
— Что значит «забрать»? Я что, вещь?
— Нет, Фаня, ты не вещь. Ты моя единственная любовь с моих девятнадцати лет. И если бы я был постарше, как твой Меир, да погорячее, как твой Натан, я бы, конечно, за тебя бился бы с ними. А я отступил. Боялся.
— Кого? Натана что ли?
— Нет. Тебя. Боялся, потому что ты была очень и очень сильная. Строгая. Жесткая. Я вообще представить не мог, как ты могла кого-то любить. Того же Натана. Вот он тебя любил, это было видно. А ты, если его и любила, то как-то совсем не заметно. Со стороны даже странно было на вас смотреть, сразу было понятно, кто в вашей паре главный. И я струсил. Да и меня ты так и не полюбила. Ни тогда, ни потом, когда уже вместе жили…
— Ну что ты несешь, Аврум? Конечно я тебя любила! Не сразу, но полюбила.
— В том-то и дело, что не сразу. А я тебя — сразу.
— Ну так что мы теперь, будем старое вспоминать?
Аврум снова рассмеялся.
— Нет, Фанечка! У нас впереди вечность, а вечно выяснять отношения можно только там, здесь — не получится. Мы тут уже все всё выяснили.
— А татэ с момэ тоже там?
— Конечно.
— И я их увижу?
Аврум не переставал улыбаться.
— Обязательно, Дита-воительница. Всех увидишь.
Он протянул Фане руку.
— Ну что, пойдем?
— Пора?
— Да, радость моя. Нам пора.
Постепенно белесый туман стал сгущаться. Фаня взяла Аврума за руку, и они двинулись вслед за густой пеленой, которая, скручиваясь в кольцо, обвивала их со всех сторон, открывала дорогу впереди, а потом скрывала плотной завесой сзади. К ним подошли Яков с Митей, Натан взял Фаню за другую руку, улыбаясь смотрел на нее, не отрываясь. Впереди, не оборачиваясь, тяжело шагал Меир, прокладывая путь сквозь туман, то скрываясь в нем, то, наоборот, четко проявляясь в плотной белизне. Дора сняла шляпку, обнажив кровавое пятно вместо лица, шла, прихрамывая — гвоздь мешал. Но шла по обыкновению своему споро, не отставала. А Маня то обгоняла процессию, то возвращалась, дружески хлопала Фаню по плечу и снова убегала вперед. Фаня все время хотела ей сказать что-то хорошее, но никак не могла придумать — что.
Еще ее удивляло, что она не устает. Фаня не знала, какой путь они уже прошли и не знала, куда они идут. Но было спокойно, тепло, рядом были любимые славные люди, так бы шла и шла. А там еще и мама с папой, как хорошо!
— Долго еще идти? — спросила Фаня.
— Долго, Фаня. Очень долго!