– Я еще никому не читала. Только вы это можете понять. А? Вы все-таки сердитесь из-за французского? Это же все-таки четверки, не двойки! – уверенность Лулу постепенно ослабевала и она замолкла.
Виконт пробормотал:
– Какие двойки? Какой французский? Ты это с детства помнишь? ОНА тебе читала? Да? Такой малютке…?
– Кто «она»?
– Елена Александровна! Ее глаза, ее голос. Ты же ее почти не знала, но такое совпадение в выборе, такое созвучие в чувствах, повторение интонаций… Невероятно...
Виконт подошел, присел на корточки, пригляделся к чему-то в ней. И вдруг поднял на руки. Теперь его лицо было совсем близко. Брови сведены, отчего между ними наметилась легкая складка, серьезный взгляд скользит по ее лбу и глазам. Она почувствовала абсолютно точно, что сейчас имеет на него полное и неоспоримое право, обхватила за шею и прижалась головой к его плечу. Он мед-ленно, без слов пошел с ней по аллее и молчал довольно долго. День был удивительно тихий. Деревья склонились, придавленные большими белыми подушками. И когда на мгновение стихал скрип снега под его сапогами, оглушительный в этом безмолвии, Лулу казалось, что пухлые горы, словно вата, наваливаются ей на уши и обрывают все звуки.
Что-то тяжелое с шумом плюхнулось на ветку. Толстая встре-панная ворона сбросила на лицо Лулу целый ком снега. Она от неожиданности засмеялась и передернулась:
– Что, холодно? – задумчиво спросил Виконт.
– Нет, на меня снег свалился!
– Конечно, холодно, ты ведь у меня южанка, – он присел на какой-то сугроб и, поставив Лулу перед собой, смахнул снег с ее лица и попытался затянуть на ней платок.
– Почему я южанка? – изнемогая от преданности и признательности, возразила Лулу. – В Петербурге, по-видимости, еще холоднее!
– «По-видимости»! – он, наконец, улыбнулся.
– Я северянка, вот!– она распахнула пальто и движением головы скинула платок.
– Не надо ничего мне доказывать. Я ошибся. Признаю, – он еще раз ласково улыбнулся, снова запахнул ей пальто и тщательно завязал платок.
На этот раз засмеялась и Лулу:
– Виконт, а вы знаете, на чем сидите?
– Знаю. На сугробе.
– У меня на снежной бабе, а вы ее еще повидать собирались!
– Да, встреча оказалась фатальной. Для нее. Смотрины не состоялись!
– Не огорчайтесь, Виконт, я изготовлю еще. Эта была кривая и маленькая. Новую я сделаю побольше, но у меня, знаете, роста не хватает.
– Воспользуйся моим.
– Тоня мне дала метлу и ведро, чтобы надеть снежной бабе на голову,
– Снеговику. Ведро – головной убор не для дам.
– Моему снеговику и кастрюлька велика, как я измерила, – она, пыхтя, скатала один шар, положила на него другой, не больше арбуза, – вот видите, а голова будет еще меньше.
– Ты не так лепишь! Всему тебя учи! – он подошел к недоде-ланной бабе и безжалостно разбил в снежные комья.– Давай еще снега.
Громадная белая куча, метра два высотой была утрамбована ими до невероятной плотности, после чего стала неуклонно приобретать под уверенными руками Виконта формы мешковатого мужчины с бородой и выступающими дугами бровей. Ведро было закинуто мужчине на голову и оказалось несколько маловато – лихо село на макушку. Нос шариком выдавал некоторые пристрастия сходные с Пузыревскими. Метлу в снежных рукавицах он, тем не менее, держал грозно, наперевес.
– C'est un vrai général![38] Я сразу поняла, он сердитый, но смешной такой. Не страшный!
– Он глуповат, «général», – больше смахивает на дворника.
– Вы, наверное, когда были маленький, тоже умели лепить. А я так не могу… И в дерево за два дня всего три раза попала, а вы –всегда.
– Нашла, чему завидовать. Тебе дано другое.
– Что? Что? Виконт, ЧТО?
– Я поговорю с тобой об этом как-нибудь. Не сейчас и не здесь.
Для Лулу это означало «никогда», – он много чего ей обещал «потом»! И для успокоения она спросила:
– Но что-то хорошее?
– Да.
– Барышня, вас ищут, ехать же пора, вы не кушали еще… Ой, Пал Андреич, а я вам чего сказать хочу! – Тоня поспешала к ним, проваливаясь в снег.
–Что вы мне хотите сказать, Антонина?
– Барышня вещей не собрала, не сказалась и убежала в сад, хозяйки лютовали, пока обыскались ее по всему дому, вы бы всту-пились за нее…
– Что за разговоры? Мы вместе ушли и вместе собираемся вернуться.
– А лучше бы не собирались! – с чувством вставила Лулу. – Зачем ты, Тоня, меня нашла? Можно к самому поезду прибежать, а и если бы опоздала… – Она почувствовала, что в носу забегали предвестники большого рева. Первый всхлип подавить не удалось.
– Адександрин! – предостерегающе протянул к ней руку Виконт. – Мы вас догоним, Антонина!
Тоня, обходившая со всех сторон « дворника – генерала» и восторженно всплескивающая руками, послушно закивала и пошла к дому.
– Послушай, не приступай к слезам. Прощаться с тобой я не собираюсь. Пусть в этот раз мы виделись мало…
– И всегда так!
– Постой, не перебивай меня. Тебе трудно там, я это понял. И при всем этом в необходимости системного гимназического обра-зования – уверен. Но где бы ты ни была, хочу, чтобы помнила: у тебя есть дом, есть родные, есть я. Все, пошли.
Уже не в первый раз Лулу чувствовала, что ее проблемы становятся маленькими и разрешимыми, когда он говорит о них этим властным, не терпящим возражений голосом.
И Лулу, не менее послушно, чем Тоня и Рекс, пошла домой. Держалась и во время позднего обеда (ее действительно не ругали), и во время проводов, и в дороге с Доминик. Она вступила в Ростов во вьюжный день и, как будто подхваченная этой вьюгой, скоро окунулась с головой в свои гимназические дела.
ГЛАВА 6. ШПИК – НЕ ТОЛЬКО САЛО С КРАСНЫМ ПЕРЦЕМ!
Сегодня ночевать домой Лулу не пойдет. Вторые сутки Софья Осиповна проводит неистовый домашний молебен. На фронте дела неважные. А на церковные службы, по мнению тетки, надежды нет, в них мало жертвенности, одержимости! Чтоб подействовало, надо простереться ниц перед иконостасом, расцвеченным десятками свечей, и твердить часами одни и те же слова, стукаясь на некоторых лбом об пол.
С утра девочки приметили опухшее лицо Курнаковой – заболела что ли? Или плакала? Не рассказывать же, как целую ночь повторяла за Софьей Осиповной нелепые слова придуманных той молитв? И не удерешь. Богомольная тетка объявила иконы в комнате Лулу какими-то особо чудотворными! Лулу была страшно недовольна собой. Прободрствовала с молящимися всю ночь! Получается, что вняла Софье Осиповне: «голос молоденькой заблудшей козочки скорее достигнет небесных пределов!». Не хотела своим уходом провоцировать очередную истерику? Или испугалась такого обилия женщин – их было человек восемь, и та самая, припадочная, среди них? Правду сказать, и то, и другое. Но, несмотря на смирение, «козочка» не заслужила ничего, кроме звания «прекословной строптивицы». Потому только, что отказалась утыкать нос в не обделенный вниманием кошек ковер, и даже на колени не стала, а повторяла самодельные молитвы, сидя на краешке своей кровати. Так они всегда молились в пансионе.
Нет! Решено! Останется у Тани и все! Лулу никого не посвящает в подробности своих домашних дел, даже ее. Просто, если попозже задержаться, то оставят. Тетя Поля даже сказала прошлый раз: «Что концы-то, на ночь глядя, мерить? Предупреждай дома и оставайся, квартира-то большая!»
Новая квартира Тани и впрямь была гораздо больше предыдущей. Семейство Грицининых вместе со всеми своими вещами и псом Букетом, оказавшимся их личной собственностью, смогли перевезти на новое место обычную для них основательность и гостеприимство. Таня уже, наверное, села за уроки. Надо поторопиться. Грицинины и сейчас живут в очень живописном, особенно по сравнению с Береговой, месте. Одно плохо: долго добираться от трамвая. Лулу идет и идет… Дорога далеко не оживленная, только несколько человек продвигаются в том же направлении. За ней, беседуя в полный голос, шествуют две женщины в платьях сестер милосердия, в стороне стоит лотошник, заботливо прикрывший чистыми тряпочками свой бакалейный товар. Совсем рядом с Лулу тащится нищий, приволакивая ногу. А вон, подальше впереди шагает Ваня, Татьянин брат. Рядом с ним – скуластый парень, имя которого Лулу так и не узнала до сих пор. Они степенно разговаривают. Догнать? Нет, не хочется. Ваня, конечно, очень хороший, но какой-то уж слишком. Всегда он критикует малейшее отклонение от правил, даже шутки не очень одобряет. Ему всего девятнадцать, но представить себе, что он вдруг пробежался, или, предположим, подпрыгнул, просто невозможно. И еще Лулу не очень нравится его манера крепко пожимать всем руки при встрече, хотя она вовсе не считает, что это плохая привычка. Правда, с ним интересно говорить о газетных статьях, которые он громит в пух и прах. Это ново и привлекательно для Лулу. Раньше она относилась к любому печатному слову, как к безоговорочной истине, исключая, разве что, душеспасительные книжки из «шкапика» Софьи Осиповны. А оказалось, в газетах и журналах очень много неправды.