«Ma chère marraine![39] По возвращении Вы найдете у себя в столе все, чем я занимался в последнее время в хранилищах музея фон Штиглица (куда я все же попал и счел это большой удачей), включая несколько миниатюрных копий sculptures antiques.[40] Там же, и это доставит Вам радость, я знаю, – la première édition académique en un volume[41], и с автографом Пушкина. Vous pouvez vous imaginer, comme ce livre est rare![42] Мне это попалось в руки случайно, в более чем скромной букинистической лавке на Литейном.
Об этом все. Я поймал себя на том, что просто оттягиваю время.
Сейчас – главное. Понимаю, что причиню Вам огорчение, и все же иначе будет хуже. Уехать по-мальчишески, тайком было бы недостойно – мне уже пятнадцать, не уехать – не могу.
Потому пишу Вам и прошу Вас, ne vous en faites pas.[43]
Поверьте, я бы презирал себя, если бы остался, я уже презираю себя за два дня
Только теперь Лулу поняла, что это письмо и, видимо, важное, кто-то собрался уезжать, произошла какая-то ссора. Это некрасиво, читать чужие письма, но она никак не могла заставить себя положить его на место. Сознание помимо воли выхватывало отдельные строчки. Вот зачеркнуто... Что же это? Наконец она разобрала: «Если бы он не был Вашим сыном…», а потом зачеркнуто так резко, что даже бумага разорвалась. И дальше: «Я помню все, что Вы мне говорили: «peinture, Academic des Beax-Arts»[46] и постоянное «Paul est artiste»[47], но для меня это теперь отрезано ….»
Лулу быстро взглянула на обращение – дорогая крестная и это… «Поль». Глотая написанное, она не сообразила – это же Виконт писал! Писал ее бабушке! При Лулу он чаще говорит «Елена Александровна», вот она и не поняла сразу. Но как же? Куда он уехал тогда? Кто этот Петр? Ах, да, там же сказано «если бы он не был вашим сыном»... Получается, это об ее дяде? Странно, она слыхала, что его зовут Семен… И Виконту тогда было пятнадцать лет, всего на три года больше, чем ей сейчас. И что такое bâtard?
Сотня мыслей теснилась у нее в голове, жгуче хотелось узнать, что же случилось тогда, что ответила бабушка, почему это письмо находится среди бумаг? И этот совсем незнакомый пятнадцатилетний Виконт… Как это он сказал сегодня про нее? «Совсем другой человек…» Вот и здесь – совсем другой! Она не может подобрать слова – взволнованный, оскорбленный? Но такой понятный и близкий!
Лулу посмотрела в конец письма. Да, точно. Вот подпись Paul и рядом зачеркнуто, можно разобрать только “ne soyez pas tristes pour moi” [48] и приписку «Вероятнее всего, буду служить на флоте».
Она расстегнула воротничок платья. В комнате очень тепло или это ей жарко от волнения? Значит, он тогда стал моряком? А говорил, что никогда не был матросом? Что же другие бумаги в пачке? О! Это все узкие, уже знакомые буквы, написанные бабушкой. Значит пачка бумаг – ее письма, а это, видимо, было вложено среди них и выпало. Внезапно ей стало ужасно стыдно. Что же она делает? Роется в чужих бумагах, узнает чужие тайны… Если бы Виконт увидел!
Кровь прилила к лицу – шаги у двери, их она ни с чьими не перепутает. Захваченная врасплох, чувствуя себя последней из преступниц, она в панике задвинула ящик, захлопнула крышку секретера и через плечо глянула на дверь.
– Выспалась? – Виконт улыбался на редкость ласково. Незаслуженно ласково!
Лулу торопливо кивнула, пряча глаза. Он обратил внимание, что она сидит у секретера?
Он подошел и похлопал ее по руке:
– Не смущайся. Проснулась и не поняла, где ты и что ты? Угадал?
– Угадали… – она снова покраснела, оттого, что лжет.
– Я прикинул, что супник у меня в руках вызовет удивление домочадцев. Я его раньше по дому не носил! Ergo[49], придется ограничиться пайком.
Лулу не знала, что это такое, но поспешно кивнула и опять опустила глаза.
– Ты согласна? – Он помолчал, потом воскликнул:
– Да все в порядке, Александрин, не придавай значения!– и оживленно продолжал:
– Итак. Отныне, ежедневно таскаю из кухни провизию. Застигнутый врасплох, объясняю: «Люблю, знаете, помимо общих трапез, полакомиться в одиночку!». В результате меня начинают за глаза называть «обжора», возможно даже «прорва ненасытная». Те, кто подобрее, – «чревоугодник». Пусть! Я готов на этот позор... Александрин! Ну, улыбнись ты, это ж я для тебя стараюсь!
Вот этот самый человек, ласково ей улыбающийся, написал все те слова. Как там было?: «Я бы презирал себя, если бы остался»... Она с трудом заговорила:
– Нет, я уеду… я должна…Это некрасиво … перед вами, тут оставаться. Малодушно, нечестно…
– Разумеется поедешь. Ты же почти взрослый человек...Все понимаешь... Но что ж нервничать так?.. Шутки мои подействовали?.. Репризы о комоде и провизии?
Он говорил с паузами, видимо, сильно удивляясь ее покрасневшему от стыда лицу и запинающейся речи... А она смотрела на него, будто увидев впервые. Никак не получалось соединить в своем сознании двух Полей – нынешнего и того мальчика, из письма. Как он может ни о чем не догадываться? Пусть бы спросил, что она тут делала без него, а то… очень страшно признаваться. Он доверяет ей, а она настоящий обыск тут произвела. Да, да, как Таня рассказывала, настоящий обыск, за который ненавидят сыщиков.
– Александрин, – Виконт направился было к двери, но вернулся, – ты обижена? Считаешь, я должен был сам принять решение, перевести тебя в другую школу? В другой город? Да пойми же, не имею я права вмешиваться в твою судьбу! Это я тебе уже серьезно говорю, как взрослой. Тебе сколько сейчас? Тринадцатый?
Лулу покивала:
– Нет, как я могу обидеться? Вы не думайте. Я сама решила, что поеду снова в город, что бы там ни было. Сама. Без фокусов. Я знаю, что у вас из-за меня одни неприятности, мне самой противно быть этой Александрой.
– Странное признание. Что оно значит? Давно тебе стало… м-м-м… неприятно быть собой? А, Лулуша? – он присел перед креслом, на котором она сидела, на корточки и взял ее за руки повыше локтей.
– Даже последний разбойник постыдился бы вытворять то, что я! – Если б он спросил, а что она такое натворила, она бы сейчас же ему рассказала о ящике секретера. Но он сказал:
– А, разобрался. Казнишь себя за необдуманный приезд? Зря. Соскучилась по дому, по мне, наконец. В этом нет ничего плохого. Я тоже рад тебя видеть. «Что бы там ни было» пусть тебя не страшит. Это я беру на себя. А у меня все получается великолепно!
– Правда, Виконт, у вас все получается великолепно.
– Я шутил! Я не настолько самовлюбленный субъект.
– Почему?
– То есть как « почему»? Считаешь, мне не хватает себялюбия?
– А если есть что любить? Это не себялюбие, а чувство собственного достоинства.
– Какие слова! Браво!
Лулу постепенно вовлеклась в разговор и мысль о письме куда-то отступила.
–Только в Ростове ничего не уладишь. Видели бы вы этих удавов. Разве что поменять их на что-нибудь приличное, но это же невозможно… Что же делать?
– Придумаем!
– Но вы сказали: «Все будет великолепно», я подумала, вы знаете…
– Знаю эффект, а не метод. Кстати, ты чувствуешь себя здоровой?
– Да, если можно ехать к господину Петрову и чувствовать себя здоровой…
В дверь постучали:
– Пал Андреич! Вы что, обедать у себя будете? Не спускаетесь чего-то?
– Да, Антонина, именно. Вы разобрались в моих желаниях лучше, чем я сам.
– Что говорите, не поняла я?