— Смейтесь-смейтесь… — процедил он сквозь зубы. — Недолго вам осталось смеяться…
На другой день с утра он обосновался в столовой, где на большом столе удобно было разложить фотографии и личные дела. Раздвигая стол, который заедал и ужасающе скрипел, Путифар задумался: когда же его раздвигали последний раз? «Еще когда папа был жив, — вспомнил он, — тогда у нас еще бывали гости… Значит, тридцать лет назад…» От этой мысли ему сделалось грустно, но и как-то тепло на душе. Да, тридцать лет без гостей… но зато тридцать лет ни с кем не делить маму — чего же лучше?
Три дня напролет изучал он фотографии, иногда даже с помощью лупы. Перечитал все личные дела. В большую тетрадь на спирали выписывал имена, даты, добавлял комментарии, делал пометки. Он вычеркивал, вымарывал, чертил стрелки, сопоставлял… Время от времени заходил к матери, посидеть у нее в уютном пухлом кресле, которое некогда обил сатином еще Путифар-отец.
— Продвигается? — спрашивала она.
Сын делился со старушкой своими сомнениями, предположениями, советовался с ней. Еще он искал у нее утешения, потому что перебирать мучительные воспоминания, восстанавливать их во всех подробностях означало переживать все заново, и он от этого жестоко страдал.
В первый день они вдвоем составили список из тридцати двух имен.
Во второй день двадцать имен вычеркнули, осталось двенадцать.
Наконец, на третий день старая дама самоустранилась, предоставив сыну завершать работу в одиночку.
— В конце концов, дело-то это твое, — объяснила она.
И вот глубокой ночью со 2 на 3 июля 1999 года Робер Путифар окончательно остановил свой выбор на трех (точнее, четырех) учениках, чьи имена старательно выписал на развороте своей большой тетради:
Пьер-Ив Лелюк. 8 лет, 3-й класс, 1966/67 учебный год.
Кристель и Натали Гийо. 9 лет, 3-й класс 1977/78 учебный год.
Одри Поперди. 9 лет, 3-й класс, 1987/88 учебный год.
— Ну, погодите, деточки мои… посмотрим, кто кого, — прошептал он и вывел на обложке большими буквами:
Раз уж он не мог поквитаться со всеми (на это целой жизни не хватило бы), приходилось ограничиться несколькими. Но уж эти-то заплатят за всех — и за себя, и за остальных. И заплатят ох как дорого!
Было 3.30 пополуночи. По бульвару пронесся мотоцикл. Путифар слушал, как удаляется и сходит на нет его рев. Снова воцарилась тишина. Лишь из приоткрытой двери в дальнем конце коридора доносилось мирное похрапывание старушки матери.
2. Тяжелое детство и мучительная карьера
Робер Путифар всегда ненавидел детей. Даже в ту далекую пору, когда он сам был ребенком, он их ненавидел. И на то были веские причины. За восемь лет подготовительной и начальной школы не было дня, чтобы он не принес домой ссадину на скуле, синяк на ноге, пятно на куртке, прореху на рубашке, расползающийся на нитки свитер или приведенную в негодность фуражку. Как мог постоять за себя боязливый, щуплый мальчонка, на полголовы меньше остальных, который, не имея ни брата, ни сестры, не научился драться?
Особенно запомнился ему тот ужасный день, когда в семь лет он пережил наихудшее из унижений: ему пришлось пройти полгорода, оттягивая вниз полы рубахи, чтобы прикрыть голые ляжки. Изнемогая от стыда, он скорчился на третьем этаже, не смея ни подняться выше, ни спуститься обратно по навощенной лестнице. Мать, услышав его рыдания, выскочила на площадку и закричала сверху:
— Робер, ты чего там застрял? Что случилось? Только не говори, что они порвали тебе новые штаны!
И он был вынужден поведать ужасную правду:
— Нет, мама, не порвали. Я вообще без штанов!
Он взбежал наверх и упал в ее объятия. Она успокаивала его, ласкала, приговаривала:
— Ничего, сыночек, не плачь, маленький, я с тобой… Ну какие же чудовища! Точно тебе говорю, они настоящие чудовища…
Он это запомнил навсегда. Раз его милая, любимая мама так говорит, значит, нечего и сомневаться: дети и в самом деле чудовища.
На следующий день огромная, могучая мадам Путифар воздвиглась перед директором, и голос ее дрожал от возмущения:
— На сей раз, месье, они перешли все границы! Представляете, мой сын…
— Я знаю, знаю, — перебил ее директор. — Его товарищи…
— Товарищи? Вы называете товарищами паршивцев, которые заставили моего сына бежать по городу с голой задницей? Я требую, чтобы его перевели в другой класс. Иначе я завтра же запишу его в другую школу!