Его сейчас вовсе не тяготило одиночество. Кроме того, как это ни странно, исчезло желание размышлять о таинственной связи между вселенскими политическими катаклизмами и своей скромной судьбой. Одиночество оказалось необходимо ему само по себе, как данность, словно старый проверенный друг, способный успокоить мятущуюся душу, ободрить и поддержать без слов, просто самим фактом своего присутствия.
Налюбовавшись вволю на пейзажи, Михаил вернул стенам их первоначальный вид, после чего перебрался на кровать и приказал им — то есть стенам — погаснуть. Совсем. В результате его объял такой кромешный мрак, в котором вполне можно было спать, не закрывая глаз, потому что разницы не было никакой. Неожиданно это беспросветье вспыхнуло мириадами звезд, но лишь спустя мгновение Михаил догадался, что звезды во тьме зажглись только потому, что он в самом деле этого хотел. Так, под звездами, он и уснул.
Спать ему пришлось, судя по собственным ощущениям, не слишком-то долго. И проснулся он не по собственному желанию, а оттого, что был разбужен, и разбужен самым древним в этом мире способом: его обнимала женщина, лежащая в его постели, причем обнимала не как-нибудь абстрактно, а со вполне конкретными намерениями. Как помнится, женщин на корабле было две, и не надо было зажигать света, чтобы понять, которая из них к нему явилась. Тем паче, что вела она себя как весенняя кошка, забравшаяся в логово к самцу.
Ни разу в жизни Михаил не отказывал женщине. Но ни одна из них до сих пор не пыталась так бесцеремонно и до такой степени откровенно использовать его для своих сиюминутных потребностей. Поэтому он отстранил ее от себя, крепко взяв за плечи, и сказал как можно мягче:
— Так не пойдет…
— Почему? — мурлыкнула она.
Вопрос, учитывая ситуацию, претендовал на категорию безответных, но Михаил перед ним не спасовал.
— Потому что, — ответил он, продолжая лежать, удерживая ее на расстоянии вытянутых рук и видя на фоне звезд только темный силуэт, похожий на движущуюся туманность. Ту еще туманность. Теплую. Нагую. С нежной кожей. С узкой талией. И с массой других умопомрачительных подробностей. (Эх, девчонки, кошки вы мои мартовские!) Ему, оказывается, и в самом деле нужна была женщина. Так нужна — ну просто до зарезу. И желательно — прямо сейчас. Но… Конечно, в жизни существует масса непоборимых нужд. Но эта была все же из числа поборимых. — Уходи, — велел ей Михаил.
А мгновением позже он уже летел куда-то среди звезд, причем не в переносном, а в самом буквальном смысле. Совершив жесткую посадку всею спиной на пол, Михаил первым делом пожалел о том, что не сообразил еще в полете запросить для себя у корабля мягкой посадки. Второй его мыслью было, как это женщины умеют ловко переворачивать все с ног на голову. Подразумевал он при этом не столько себя, сколько саму ситуацию, выглядевшую теперь примерно так. Затащил озабоченный самец в свое логово невинную девушку для произведения над ней развратных действий, а девушка попалась из забарьерных разведчиков, с норовом. Словом, не повезло половому маньяку, боевая девчонка ему подвернулась, — и преступный сластолюбец оказался в результате сброшенным на пол своей пещеры не солоно хлебавши. Приподнявшись с пола, Михаил обнаружил, что целомудренная жертва уже исчезла из его апартаментов — поторопилась, видимо, унести нетронутыми свои прелестные ноги и прочие прилагающиеся к ним прелести из гнезда гнусного насильника. «Наверное, к Карригану пошла», — предположил Михаил. Хотя, зная женщин — а Михаил тешил себя надеждой, что он их худо-бедно знает, — Карриган должен был бы, по идее, занимать в этой своеобразной очереди первое место. Тогда — соответственно предполагаемой женской логике — выходило, что к нему, то есть к Михаилу, Рейчел явилась уже от Карригана. «М-да… Весна, что ли, у нее на родине пришла? Пора любви, и все такое?» Впрочем, а какое ему — то есть Михаилу — было по большому счету дело до ее сугубо интимных проблем, а так же до ее логики? Абсолютно никакого!
Облегченно вздохнув — все-таки легко отделался! — несостоявшийся насильник перебрался с пола на свою пустую — слава Богу! — кровать, где вскоре и уснул безмятежным сном усталого маньяка.
Второй раз он проснулся опять же не по своей воле. А потому, во-первых, что внезапно настало утро, настолько солнечное, что свет ударил по сетчатке глаз даже через веки. А во-вторых — это когда он уже их открыл, — оказалось, что возле его постели появилось еще одно кресло. В кресле сидел его брат Петр, занятый пристальным разглядыванием своего младшего брата Михаила. Должно быть, Петр, в отличие от некоторых, предпочитал ходить в гости по утрам и поэтому устроил здесь в честь своего визита дневную иллюминацию. Кстати, одет он был теперь в точности так же, как раньше, еще до визита на пожарище в Месиве — пошив не иначе как от «золотой рыбки». Его молчание и пристальный взгляд предвещали какие-то очередные неприятности для Михаила, но, поскольку от Петра в последнее время и не приходилось ожидать ничего, кроме проблем, Михаил сделал вид, что ничего такого не замечает — даст Бог, пронесет. На всякий случай он спросил даже: