Ограничившись скупым рукопожатием, чтобы не привлекать внимания окружающих братскими объятиями и поцелуями, Михаил уселся напротив Петра за столиком неподалеку от бара. Сопровождающая брата троица расположилась по соседству и сразу принялась делать заказы, вырывая друг у друга из рук электронную табличку меню.
«Ну, с этими не миновать неприятностей», — с досадой подумал Михаил, косясь на оголодавшее Петрово сопровождение. Сам Петр сильно изменился за прошедшие два года; собственно, и узнал-то его Михаил только потому, что ожидал сейчас его появления и был готов узнать и в гораздо более худшем состоянии, учитывая, где брат провел эти последние два года. Хотя состояние Петра было не то чтобы худшим, чем прежде; он просто показался Михаилу другим, чужим, совершенно незнакомым человеком. Годы скитаний за границами исследованных миров превратили самоуверенного разбитного парня — неизменного главаря и заводилу в любой компании — в крепкого поджарого мужчину с жестким — если не сказать жестоким — взглядом; именно такими Михаил представлял себе в детстве дальних космолетчиков, настоящих космических волков. Теперь же Михаил вынужден был признать, что его брат, преступивший закон и в полном смысле противопоставивший себя обществу, производит впечатление сильного и опасного хищника, то есть вот именно — волка.
— Рад тебя видеть, братишка, очень рад! — быстро и без улыбки заговорил Петр.
Михаил, несмотря ни на что, тоже был рад встрече с братом, которого он после суда и пожизненного приговора уже не чаял увидеть живым, но обнародовать свою радость хотя бы коротким: «Я тоже» — не успел, потому что Петр, не дожидаясь от него ответной реплики, заговорил сразу о деле:
— У нас мало времени, Мишка: нас отпасли, у нас на «хвосте» полиция, у тебя скорее всего — тоже.
Михаил непроизвольно оглянулся на дверь.
— Не бойся, там у входа остался мой человек, он предупредит, если они явятся, — успокоил его Петр. «Еще один», — с тоской отметил про себя Михаил, глянув в то же время украдкой через зал в направлении незнакомки: он надеялся, что она- то не имеет никакого отношения к названным «хвостам», потому что ни ветреная Наталья, ни Петр со своей оголодавшей на казенных харчах каторжной командой, ни полиция, ни землетрясение и никакая другая мировая катастрофа не могли заставить его теперь забыть о ней. Незнакомка сидела к нему вполоборота и подносила сейчас к губам бокал с вином, спутник же ее молча глядел в сторону Михаила с Петром и, казалось, внимательно прислушивался к их разговору.
Брат между тем продолжал, и довольно громко:
— Степь, Мишка, большая, а Вселенная еще больше, но они сразу взяли наш след, и куда бы мы ни кидались по этой Вселенной, они всюду шли по пятам, каждый раз догоняли, не давали нам передышки, заставляли нас бежать снова и снова!
Петр чуть подался вперед, давя на Михаила тяжелым обжигающе-холодным взглядом.
— Я устал убегать, братишка. Я не желаю быть вечным беглецом! Поэтому я пришел к тебе.
Михаил хотел было отвести глаза, но не смог: Петр не отпускал, держал его, как удав кролика, в тисках своего властного взгляда.
— Но я ведь не могу тебе помочь… — раздельно сказал Михаил, выплевывая каждое слово, как мерзкое шевелящееся пресмыкающееся — паука или скорпиона, — потому что каждое из них и все они вместе были ложью.
— Ты должен увести нас. Ты можешь это сделать. Пускай ненадолго, пусть они только потеряют наш след. Потом мы вернемся и уйдем, затеряемся, как песчинки, в пустоте. Тогда эти ищейки уже не смогут нас найти…
Михаил ощутил предательскую слабость в суставах: слово было сказано. «УВЕСТИ». Михаил знал, конечно, с самого начала знал, еще когда спецназовцы шарили по его квартире в поисках Петра, что брат найдет его и произнесет в конце концов именно это слово. Но все-таки до последнего момента надеялся, что ошибается, что Петру нужно от него что-то другое, что он забыл… Оказалось — нет. Не забыл брат Петр семейную тайну, помнил, их детские игры, не забыл, как упрашивал маленького Мишатку взять его с собой в свой тайный мир сказочных живых картин, где появлялись иногда странные существа и диковинные звери и где сами они становились порой чуть-чуть иными, чудными и незнакомыми, настоящими обитателями загадочных миров. Картины, возникавшие вокруг Мишатки, были зыбкими, а если и начинали вдруг густеть, то малыш принимался плакать, у него болела голова и его клонило в сон. Брат Петя просил не рассказывать ничего маме, но в конце концов она конечно же все узнала, когда, обеспокоенная здоровьем своего младшенького, собралась повести его к доктору. Мишатка доктора боялся и, чтобы задобрить маму, сводил ее ненадолго в свой сказочный мир. Тогда-то и кончились их удивительные путешествия в прекрасные сказки. Никогда — ни до, ни после — не видел Мишатка маму такой испуганной. Эта незнакомая мама рассказала ему страшную сказку про злых профессоров (страшное слово), которые хотят пробраться в сказочный мир, но сами этого сделать не могут и поэтому ищут по всей Земле детей-проводников, которые знают туда дорогу, забирают их в свои подземные лаборатории (страшное слово), опутывают там проводами, исследуют приборами (много страшных слов), делают целыми днями уколы (самое страшное слово!), чтобы выведать у них все про сказочный мир и самим туда попасть. Поэтому Мишатка должен поскорее забыть о сказочном мире, никогда туда больше не ходить и никому никогда о нем не рассказывать, иначе злые профессора, у которых по всей земле есть тайные глаза и уши, его обязательно выследят, навсегда утащат в свои глубокие подземелья и заколят там уколами досмерти. На этом месте мама прижала Мишатку к груди и заплакала. И тогда, ощущая на своих щеках горячие капли маминых слез, он с ужасом поверил, что все действительно так и будет — именно так, как она рассказала. Он не возвращался больше в свой сказочный мир, сколько брат Петя его ни упрашивал, зато злых профессоров вспоминал часто и даже иногда видел их по ночам во сне: в белых глухих халатах, в черных очках, со спутанными проводами вместо волос и со шприцами вместо пальцев. На самом деле его перепуганная мать была не так уж далека от истины: современные ученые являлись настоящими фанатиками своего дела, отрешенными и неистовыми, подлинными апологетами науки, а на переднем крае этой науки уже не одно столетие стояла проблема параллельных миров и способов проникновения в них, что дано было пока только неведомым Проводникам, которых никто никогда, правда, в глаза не видел, но каждый про них что-то слышал. Что же касается маленького Мишатки — новых необычных способностей ребенок не обнаруживал, старые тоже больше никак не проявлялись; время шло, и родители постепенно успокоились, уверив себя в том, что с возрастом все прошло само собой, как проходит, например, детская болезнь ветрянка. Но Михаил, взрослый сегодняшний Михаил знал, что родители ошибались, потому что талант, как выяснилось, в отличие от ветрянки, не поддается излечению, а настоящий дар не может ни с того ни с сего исчезнуть, как не может исчезнуть из груди человека вложенное туда при рождении сердце. Он всю жизнь не просто ощущал в себе эту роковую пугающую силу — таинственный дар Проводника, но чувствовал в глубинах своего существа ее постоянный рост, слышал в себе ее древний, как шорох прибоя, сладкий и властный зов, а став старше, задыхался в ее пьянящих приливах, не находящих себе выхода из плена запуганного взрослыми сознания. Михаил боялся своего дара, относясь к нему как к врожденному недугу (побочным продуктом которого являлся, очевидно, и его гипертрофированный романтизм), и, разумеется, никогда даже не пробовал им пользоваться.