Вразнобой перебирая ногами, чудо-зверь прошествовал мимо, а после него осталась широкая и ровная, как автомагистраль, дорога. Одиноким путником вышел Заноза на эту дорогу и направился по ней, но не вслед за зверем, а в ту сторону, откуда тот явился: Занозу всерьез заинтересовало, из какой такой норки на плоскую и безжизненную только что равнину вылезло это гигантское «снегоядное». Вскоре путь Занозы пересекла под прямым углом еще одна свежая «магистраль»: зверь, оказывается, обитал здесь не в одиночестве, и, как вскоре выяснилось, далеко не в одиночестве. След его быстро заносило «снегом», но по пути Занозе стали попадаться новые следы, со всех сторон теперь доносился до него характерный шорох, словно все поле было засажено лиственными рощами, только вместо рощ в снежной пелене ощутимо перебирали ногами величественные снегопожиратели. Причем ни одной их норы Занозе по дороге так и не попалось, так что оставалось неясным, откуда все-таки это стадо снегососов вышло на выпас. Впрочем, каких только чудес не водилось на Перекрестке, чтобы разобраться в каждом, не хватило бы и целой жизни. Иногда, как и теперь, Кики из любопытства пытался докопаться до разгадки, но не всегда, как и теперь, это получалось. Махнув рукой на тайну местонахождения клуба любителей полакомиться свежим снежком, Кики решил еще раз попробовать сменить навязчивую декорацию. Для начала он резко повернул назад. Не сработало. Злость закипела в нем с новой силой, на ее волне он совершил еще один коронный, столько раз им испытанный и никогда до сих пор не подводивший кувырок назад. Когда он опустился на ноги, реальность словно бы слегка вздрогнула, но так и не отпустила; заснеженная (или засахаренная?) пустыня по-прежнему владела окружающим миром, прочно вцепившись в полюбившегося ей пленника.
Кики ощутил усталость. Шипучая газировка злости, только что ударившая ему в голову, как- то неожиданно резко выдохлась. Он уселся прямо посреди «дороги», на которой только что кувыркался, и понуро опустил голову, в которую не стучалось ни единой свежей мысли. Заноза впервые попал в подобные обстоятельства и никогда до сих пор не подозревал, что одна из декораций, с которыми он забавлялся от рождения, как хотел, может не выпустить его из своих тенет. Хотя, вполне возможно, дело здесь было не столько в декорации, как в нем самом: что-то изменилось в последнее время, в жизни пошел перелом, а вот теперь и декорации перестали его слушаться. Папаша Костен рассказывал ему однажды о таком случае, происшедшем по молодости с ним самим; папашу — то есть тогда еще не папашу, а зеленого юнца Костена — выбросило как-то раз в безлюдную декорацию и не отпускало оттуда в течение нескольких суток. По прошествии многих лет, став уже не единожды папашей и главой клана, Костен пришел к выводу, что Страннику, стоящему на жизненном перепутье, дается таким образом время, чтобы привести в порядок мысли и хорошенько обдумать свой следующий шаг, от которого, быть может, зависят в будущем судьбы всего Перекрестка. Заноза не воспринял тогда всерьез философские сентенции папаши Костена, теперь же такое объяснение показалось ему вполне правдоподобным, к тому же оно льстило его самолюбию. И стало быть, предстояло теперь Кики Занозе — вероятно, также в будущем папаше (хорошо бы — рыжих бесенят) и, возможно, тоже главе чего-нибудь (может быть, даже помасштабней, чем клан) — унять свою распоясавшуюся натуру, успокоиться, сосредоточиться и заняться осмыслением собственной сумасшедшей жизни. Местечко ему попалось, как пить дать, специально отведенное как раз для поисков смысла жизни: пустыня, где скитаются печальные призраки крупногабаритных снегососов, такие же одинокие, как в данный момент сам Заноза (не исключено, что это души тех, кто так отсюда и не выбрался); о хлебе насущном заботиться нечего, хлеб сам падает к тебе в рот с неба в виде натуральной манны. Шевелиться не придется: сиди себе, разинув рот, глотай манну (даже жевать не надо, сама рассыпается — все предусмотрено!) и погружайся в глубины философии, осмысляй, так сказать, свое место в этом бренном мире, а вернее сказать — в бренных мирах.