— Ребята, кончай возиться, мы на месте! — крикнул папаша Костен, хватая Кики за здоровую руку и вздергивая ее вверх.
Обитатели свалки ответили приветственным шумом и бодрящим звяком: все они разом оставили свои изыскания и стали спускаться с курганов вниз, производя попутно в горах слежавшейся рухляди серии обвалов и лавин. Как выяснилось, приличного народу на свалке околачивалось гораздо больше, чем можно было ожидать, люди сыпались с нее по всей протяженности мужчины, женщины и даже дети. Все они были вооружены, но в основном почему-то холодным оружием, чем-то вроде сабель и узких мечей. У кого-то они были в ножнах, но большинство держали это древнее оружие ближнего боя в руках, и создавалось впечатление, что они нарыли сей примитивный арсенал в мусорных кучах, где ему по большому счету действительно давно уже и полагалось находиться.
— Молодцы, ребята! Сражаемся на битсах, как условились! — провозгласил Костен, принимая у кого-то из рук увесистый меч. Воткнув его перед собой в землю, он поднял руки над головой и распорядился: — Все прочь от свалки на десять шагов!
Народ, только что спустившийся, можно сказать, с горных круч (или с куч, что все-таки будет ближе к истине), моментально подчинился приказу и отхлынул, освободив широкую полосу земли перед грудами хлама. Отойдя, все они — и даже дети — замерли молча, словно в ожидании какого-то важного события, которое должно было вот вот произойти. Костен стоял неподвижно с закрытыми глазами, простерев вверх руки, губы его беззвучно шевелились. Михаил, находившийся с ним совсем рядом, напряг слух, но услышал лишь едва уловимые отзвуки согласных. Однако у него возникла непонятно откуда уверенность, что Костен произнес вначале какое-то длинное заклинание, а потом стал проговаривать заковыристые имена, именно имена, а не названия — Михаил почему-то в этом не сомневался. И тогда воздух перед ними заколебался, заслоился, как в знойный летний полдень, и над свободной полосой земли начали возникать одно за другим потрясающие создания, выстраиваясь постепенно перед людьми в ряд через равные интервалы. Одновременно в лица зрителей дохнуло, словно из металлолитейного цеха, волной разогретого металла. Первым появился грандиозных размеров жук-рогач, весь серебряный, точно побывал недавно в серебрянке, с воинственно торчащим впереди единственным рогом («Вот уж действительно носорог так носорог, не придерешься», — потрясся втайне Михаил); рядом с жуком образовалось еще одно громадное насекомое: какая-то помесь богомола со скорпионом, такой же, как и жук, редкостной раскраски. И пошло, и пошло, и замелькало в глазах у Михаила, как на приеме у психиатра, оснащенного самой современной техникой: чем дальше, тем все больше убеждаешься, что ты и есть тот самый полный псих и шизофреник, которого он так долго ищет себе в напарники. На фоне свалки появлялись какие-то длинноногие крокодилы, двухголовые пантеры, львы с птичьими головами, волки о шести ногах, чешуйчатые лошади на драконьих лапах. Кстати, единственными, на ком более или менее отдыхал потрясенный разнообразием взгляд, были вполне отвечающие общепринятым канонам упитанные дракончики. Весь этот бредовый зоопарк объединял один общий признак: каким бы неожиданным ни оказывалось каждое новое существо, оно обязательно имело все тот же характерный цвет и отблеск, словно было отлито из серебристого металла. Металлический зверинец обнаруживал несомненные признаки жизни: богомолы и жуки шевелили лапками, драконы крутили головами, представители рода кошачьих выгибались, потягиваясь, крокодилы нервно подергивали хвостами, а лошади переступали с одной чешуйчатой лапы на другую, и это всеобщее нетерпеливо движение играло и переливалось в разбегающихся глазах Михаила миллионами солнечных бликов. Когда Костен, произнеся последнее тайное имя, открыл глаза, этим глазам уже было на что порадоваться: перед людьми выстроился длинный паноптикум чудовищ, детищ явно кого-то из древних богов — не иначе как весельчака Диониса, произведенных им на свет скорее всего в приступе белой горячки.