А вы сделайте так, как я просил.
Пожалуйста.
Март".
Ну, как? — спросил я. — Не слишком жалостливое?
— Ты — писатель, — пошутил Пальма. — Пойдем, опустим.
Я замялся.
— А… а можно, я сам? В смысле, один…
— Конечно, — кивнула Юлька.
— Вы только не обижайтесь…
— Никто и не думал, Март. Все правильно. Иди один.
И я пошел. Я шел и думал только о письме. Правильно ли я сделал, что написал его. И, может, стоит выбросить его в ближайшую мусорку и кинуться под первую встречную машину.
Нет, не могу. Сначала надо помочь шоферу и его детям.
Я посмотрел на свое письмо. А потом достал из рюкзака ручку и дописал в конце: "Я вас всех очень люблю". Потом быстро побежал к подъезду.
Мне снилась какая-то чепуха. Опять "девятка" и кладбище. А вернее, девятка на кладбище. Короче, я шел навестить свой холмик, и в этот момент меня сбила эта злополучная машина. Тут же приехали врачи на "скорой". А из "девятки" вышел Лешка Герасимов и поехал в реанимацию с ними.
— Я тебя предупреждал, Котяра, — сказал он. — Теперь Топольков…
Я открыл глаза. Надо мной висела старенькая люстра. Я зачем-то представил, что она сейчас упадет и откатился левее.
— Ты чего тут распластался? — хмыкнул Пальма. Он смотрел телевизор.
— А чего вы меня не будите? А сколько время?
— Десять. Спи.
— А я больше не хочу, — покачал я головой. — Юлька в школе?
— Где ж еще…
— Жалко.
— А вы никак влюбились, сударь? — улыбнулся Пальма.
— Я?!
— Нет, я…
— Ты что такое говоришь… Слушай, мне такая чушь снилась. Кладбище опять. И Герасимов. Герасимов говорил про какого-то Тополькова. А я знать не знаю никакого Тополькова!
Пальма с интересом посмотрел на меня.
— Точно Тополькова?
Я закивал.
— Вот уж действительно интересно. И что он говорил про него?
— А что, ты его знаешь?
— Немножко. Так что он говорил?
— Ну… он говорил, что меня предупреждал… и теперь очередь этого самого Тополькова. А кто это?
Пальма задумался.
— А больше ничего не сказал?
— Больше ничего.
— Интересно.
— Так кто это?
— Я это. Ну, может, еще кто-нибудь. Не только у меня фамилия Топольков. Наверное, все-таки я. Интересно, откуда он меня знает?
— Ты что? — испугался я. — Он не про тебя говорил!
— Почему?
А в самом деле, почему?
Я молчал. Значит, Пальма — Топольков. Но это ведь не про него говорил Герасимов!
А может, про него. Я ведь и не знаю точно.
— Но разве ты знаешь Герасимова?
— Да ну как? Немножко. Видел пару раз. Но мы с ним ни о чем не говорили. Не понимаю, что я мог сделать ему. Только вчера сказал, что не буду его везти на багажнике, и все.
— Да ладно, это ведь всего лишь сон.
Я стал вспоминать, как разговаривали Пальма с Герасимовым вчера. Мне показалось, как незнакомые. Или почти незнакомые? А что касается багажника… да ну, ерунда. Не будет же он мстить Пальме за то, что тот отказался его прокатить.
Я посмотрел на экран. Промелькнуло что-то знакомое, а потом началась реклама.
— Чего смотришь?
— А, "Иронию судьбы". Вот, началась недавно.
Я обрадовался. Пока она закончится, уже Юлька придет.
И пусть Пальма не говорит глупости. Я влюбился?
Вовсе нет.
Совсем даже нет.
Ну… ну вот ни капельки.
Через пятнадцать минут реклама закончилась. Вот чего я не могу понять, так это почему через один-два рекламных ролика на самые разные темы (например, про "Тайд" или кипячение, батончик "Торнадо" и суперновый "Шаума" с каким-то там комплексом) обязательно надо показывать рекламу пива. Самый, наверное, ходовой продукт. Теперь я знаю все его названия, начиная от "Карлсберга" и заканчивая "Старым мельником". Вот так. А вот цель этих реклам я так и не уловил. В самом деле, зачем мне знать, что "Хайнекен" — номер один в мире? Тем более, что я так вовсе не считаю. По мне, так любое пиво — фигня.
По телевизору показывали, как Женя, еще толком не зная, где что разбросано, ищет стаканы. О, и правда, начало совсем.
— Кстати, Юлька любит песню про незадернутые гардины. Сейчас он ее петь будет. Запиши, потом споешь ей, — пошутил Пальма. По-моему, неудачно.
Я потянулся было за подушкой, но передумал. Если я сейчас тресну его подушкой, то он может подумать, что у меня есть на это причины, что я стесняюсь. Верно? А это вовсе не так…
В конце концов, хорошая песня.
Никого не будет в доме,
Только в сумерках один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
Это я знаю.
— А Новый Год вроде бы нескоро, — справедливо заметил я. — У этого фильма не сезон. Что-то рано его врубили.
Четырнадцатое мая. Какая еще ирония, я не понимаю?
В общем, несколько часов мы с Пальмой хохотали до колик в животе. Вот парадокс — смотришь это кино раз сорок, а все равно смешно. Всякий раз. Мое любимое место — где Надя поливает Женю из чайника, а он говорит, что он не клумба, и поливать его не надо… Я на этом месте смеюсь как душевнобольной.
А Галю и Ипполита жалко. Хоть и хороший конец, но ведь они-то ни в чем не виноваты. Я как-то сказал об этом Глебу. А он сказал, что не бывает, чтобы всем было хорошо. И чтобы я поменьше думал об этом, а думал о хорошем.
— А сегодня неделя, да?
— Какая неделя? — не понял я. А потом догадался. Ну вот, пожалуйста. Ну как тут прикажете думать о хорошем?
Сегодня неделя, как я умер. Звучит потрясающе.
— Да, точно.
Честное слово, так хочется уже отдохнуть от этой темы. От всех этих машин, смертей, от полутора миллионов, от всего.
— Может пойдем, погуляем? — предложил Пальма, точно прочитав мои мысли. — С велосипедом. А то Юлька только через час придет. Мы пока прокатимся.
Я подумал было, что это свинство, но потом решил, что ничего страшного не случится, если мы часик покатаемся во дворе.
— Давай. А потом, все вместе, съездим на речку? Я давно хотел.
— Можно. И Графика с Наташкой надо взять, а то им грустно.
Я кивнул.
— Можно… а только места нет. Мы втроем да еще они? Не впихнемся.
— Впихнемся. У них есть велосипеды. У них компании нет.
Мы покатались вокруг дома, но скоро нам это наскучило. Вот если бы наперегонки! Было бы прикольно. Может, еще прокатимся?
Я сел в траву и задрал голову. Звезд сейчас, конечно, не было. Зато были облака. Тоже красивые.
— Пальма, а на что похоже вон то облако? — показал я на восток. Пальма швырнул велосипед в траву и запрокинул голову.
— На что? На собаку какую-то. Да?
— Мне кажется, на динозавра. Только лапки короткие. А голова похожа, верно?
— Ага, — улыбнулся мальчик и лег рядом. — А вон то облако, смотри, левее. На гамбургер. Вон булка, вон котлета. Похоже?
— Похоже. А вон еще, смотри! Гитара! Вон гриф, а вон даже колышек!
Пальма засмеялся.
— Точно. А вон кошка! Будто она прыгает, да? Только голова в другую сторону… Но так даже смешнее!
— Да… А вон Юлька.
— Где? — удивился Пальма. — Покажи мне это несчастное облако, которому так не повезло! Где? Я не вижу!
— Да не облако. Вон Юлька идет, подними голову.
Пальма приподнялся на локтях.
— И правда. Что-то рано. Ты что как быстро? — крикнул мальчик сестре. Она подошла к нам.
— А ты что, не рад? — возмутилась девочка.
— Да как тебе сказать… Жизнь только начала налаживаться…
— Я бы тебе врезала, коммунист, да мне руку вывихнули на физкультуре. Благослови этого человека, который так тебе удружил.
— Так тебя с физкультуры отпустили? — догадался я.
— Ну да. Мне мячом в плечо заехали. Так больно сначала было.
— Боль — это наказание за грехи, — подметил Пальма.
— Ты не болтай. А то, когда у меня рука пройдет, тебе за твои грехи воздастся. Сполна.