— Не понимаю, какая разница, кто купит билеты?! — взвился я.
— Вот именно… какая разница… — рядом с нами снова возник полосатый и, запыхавшись, протянул нам билеты.
— Вот… три билета… я уже видел…
Кежо и не думала их брать.
Я испугался, что полосатый унесет их обратно, и выхватил у него эти самые билеты. Он улыбнулся мне, молодец, дескать, так и надо, и вдруг как сквозь землю провалился. Исчез.
— Три билета, — сказал я Кежо. — Пошли.
Кежо в нерешительности оглянулась.
— Не понимаю… Чего ты боишься… — я потянул ее за руку. — Идем, опоздаем.
И мы с сестрой нетерпеливо и плаксиво затеребили Кежо, подталкивая ее к кинотеатру.
В зале я вдруг заприметил полосатого, он по-свойски подмигнул мне и растворился в толпе.
Рядом с нами одно место было свободное. Когда свет в зале погас и все наше внимание приковалось к экрану, я, словно во сне, заметил, что кто-то занял это место. Только в конце фильма я разглядел, что это был все тот же полосатый.
По дороге домой он нам купил мороженое, и мы узнали, что его зовут Рач Гоганян.
Кежо не говорила ни слова и свое мороженое отдала моей сестре.
На следующий день, возвращаясь из школы, я увидел возле наших дверей полосатую кепку Гоганяна, он о чем-то спросил прохожего, потом, нагнувшись, заглянул в наш подвал.
Из соседнего подвального окна, словно из преисподней, высунулась голова маляра Никифора. Гоганян заговорил с Никифором. И тут к ним подошел я.
— Ты здесь… — оживился Гоганян. — Ну, как ты? Вы что, тут живете?
Я кивнул.
Гоганян сунул себе в рот шоколадную конфету, еще одну протянул мне.
— Ну как тебе вчера «Сумурун», понравился?
Я показал ему большой палец.
— Ага… — он полез в карман и вытащил какое-то фото, — тебе.
Посмотрел я, а это из «Сумуруна» кадр.
Гоганян наклонился и зашептал мне на ухо:
— Пойдешь домой, скажи, пусть Кежо выйдет… Поговорить надо.
Что ж тут такого, подумал я, мне и самому приходится иногда так вызывать друзей, непонятно только, зачем он говорит шепотом.
Кежо в комнате не было, а дверь в кладовку была изнутри заперта.
— Кежо, — позвал я, — ты здесь?
— Скажи, меня нет дома… — тут же послышался встревоженный голос Кежо, и я понял, что Кежо спряталась от полосатого. — Скажи, нет дома… Прошу тебя, родненький…
Я заколебался, потом сказал «ладно» и выбежал на улицу.
Гоганян ждал меня, спрятавшись за уличным фонарем.
— Нет дома… — еще издали выпалил я. — Скажи мне, я передам что надо.
Гоганян усмехнулся, пожал мне руку, как взрослому, и ушел.
На следующий день Кежо в коридоре катала на велосипеде мою сестренку, а я, забравшись в клеть, рылся в инструментах маляра Никифора. Вдруг в окне показалась голова Гоганяна. Гоганян очень низко присел, чтобы заглянуть в наше окно, находящееся почти вровень с землей, одной рукой он придерживал шапку, и, потому что находился в неудобной позе, улыбка его казалась вымученной.
— Рот фронт, — приветствовал он меня, но потом почему-то удивился: — а, это ты? — и я понял, что он принял меня вначале за Кежо, в полутьме-то не разберешь.
Я вышел в коридор:
— Кежо, опять этот…
— Скажи, что нет меня… — всполошилась Кежо.
Но тут на лестнице, ведущей в наш подвал, появился сам Гоганян. Кежо, увидев его, метнулась в кладовку. Гоганян пожал плечами, вышел на улицу и двинулся к окошечку кладовки. Кежо перешла в комнату. Гоганян снова показался на лестнице, снова пожал плечами, дескать, что за странная девушка… Еще раз пожал плечами, повернулся и ушел. Я ничего не понимал.
— Кежо, — сказал я, — вы что, в кошки-мышки играете? Человек тебе что-то хочет сказать, что тут такого… Скажет и уйдет… Что ты от него бегаешь?
В следующий раз, когда появился Гоганян, наше семейство все было в сборе. Я стоял в коридоре и смотрел то на маячившего на улице Гоганяна, то на сидевшую рядом с моими родителями Кежо и строил разные гримасы, чтобы привлечь внимание Кежо. Кежо все поняла, но продолжала разговаривать с моими родителями, которые ничего пока не замечали, Гоганян же по-прежнему бегал от окна к окну и не знал, что родители дома. Кежо покачала головой, потом стала растерянно озираться и, не найдя другого выхода, встала из-за стола и вышла в коридор.
Она вернулась очень быстро, чем-то расстроенная. Я выскочил на улицу. Гоганян удалялся.
Я решил, что все кончилось: Гоганян сказал, что ему надо было сказать, Кежо выслушала его и дело с концом.
Я уже забыл про этот случай и когда время от времени встречал на улице Гоганяна, он уже не обращал на меня никакого внимания. Однажды, правда, я увидел, как Кежо вышла из дома и вдали за электрическим фонарем мелькнула полосатая кепка. Но мои детские заботы были наполнены шумом, голосами и светом, передо мною был весь мир — большой и многообразный, и я не предполагал, что случайный один миг, ерундовый какой-то отрезок времени может породить события, запомнившиеся мне на всю жизнь. И я не знал еще, что неосознанная шутка детства — тоже серьезная часть жизни, быть может, такая же значительная, как смерть. И что даже смерть, эта фантастическая смерть, которая не должна была приближаться к моему детству, подвластна незначительному случаю, секунде, что она ее равный родной товарищ.