Улицы похожи на комнаты. И в комнатах комнаты.
Эти несколько минут заставляют меня забыть всю мою прожитую жизнь, все виденные мной города. Если бы меня в эту минуту спросили — кто я, наверное, ответил бы:
— Абу Хатим аль-Мерденшах!
Вхожу в улицу, похожую на туннель, потом выхожу к саду и вдруг вздрагиваю. Передо мной стоит милиционер. С очень черными и густыми усами. Он засунул кончик платка в ноздри и чистит, словно стекло керосиновой лампы. В нагрудном кармане выстроились шесть шариковых ручек, которые, видно, служат ему вместо орденов. Сверкают блеском золота и серебра.
— Да здравствует Бухара! — говорю я милиционеру.
— Салам! — отвечает милиционер.
Я ищу Маро повсюду: на улицах, в мечетях, во взглядах, в походках, в звуках…
Теперь, среди чудесных неожиданностей, среди поражающих взор памятников Бухары, Маро отступила на второй план, присутствуя как оттенок, меланхолическое, лирическое восприятие окружающего. И я чувствую себя немного и туристом.
Живу почти что на базаре. В Доме колхозника. Одно окно выходит прямо на базар, к чайхане, а другое в бывшую конюшню эмира Бухарского.
На базаре можно купить японскую сливу, похожую на персик, и персик, похожий на сливу.
Над базаром высится, быть может, самый высокий минарет магометанского мира — Калян, а рядом мечеть, медресе Мир-Араб, Токи-Заргарон.
Но самая большая неожиданность для меня — три компола города.
— Как пройти мне в городской сад? — спрашиваю я.
— Пройдешь через два компола.
— Как попасть к кинотеатру?
— Он находится между вторым и третьим комполами.
В период процветания Бухары купцы построили в самом сердце города эти комполы. Они, как пауки, втянули в себя все улицы города. И куда бы ты ни пошел, вынужден обязательно пройти через компол. А если вошел в компол, то едва ли тебе позволят выйти оттуда без покупки. Когда издали смотрю на комполы, на меня нападает что-то вроде страха… И вместе со страхом рождается надежда: может быть, найду Маро в этом крепком узле дорог.
Чайхана возле Хауз-Ляби-Хауза.
В носках, поджав под себя ноги, я сижу на ковре с порцией морковного плова.
— Угощайтесь, пожалуйста, — говорит молодой узбек с университетским значком на груди и протягивает мне пиалу зеленого чая.
— Спасибо, — отвечаю, — я не пью чай.
— Уу!.. — удивляется другой узбек с желтым лицом. — Бедный!
— Почему? — бледнею я.
— Без чая пропадешь… Бедный!
Кусок застревает у меня в горле.
— Пей чай!.. — упрямо повторяет он. — Еще Омар Хайям говорил:
— Вы любите Хайяма?
— Уу!.. — смотрит он вверх.
Хайям и чай!..
Из мечети Дивон-Бега слышен стук бильярдных шаров.
В углу мечети сидит заведующий бильярдной, а перед ним, разумеется, чайник. Два бильярдных волка, с головы до ног в мелу, гоняют последний несчастный шар, оставшийся на столе.
— Дуплет! — кричит один.
Голос грохочет в пустой мечети и, словно шар, отскакивает от стенок. Затем, словно проникнув в минарет, глухо звучит вместо голоса моллы: «Дуплее-т!..»
У входа в мечеть на ступеньках бассейна рядышком сидят люди. Ноги у самой воды. Сидят три бородатых русских старика. Эта тройка, подобно лучшим образцам классической скульптуры, составляет единое целое, отдельное от окружающих. Один из них очень маленький, у него длинное лицо, острая бородка, на носу очки. Другой очень тучный, у него толстые ноги, толстые руки, даже уши толстые. Наверное, распухли от какой-то болезни. Мой взгляд словно спотыкается на нем. У третьего белая короткая бороденка, колючий как иголка взгляд. Бодр, подвижен и, кажется, моложе других.
— Вы не здешний, — говорит бодрый старик тоном, не терпящим возражения.
— С Кавказа, — отвечаю я и думаю о Маро.
— А-а!.. Да?.. — еще более оживляется старик и обращается к друзьям: — Прохор, слышишь, он из Тифлиса.
Остальные тоже смотрят на меня.
— Я бывал в Тифлисе… Хороший город… Богатый город… Купил там семьдесят четыре бочки вина и послал в Петербург.
Я не прочь уточнить, что сам не из Тифлиса, но не хочу мешать ходу своих мыслей. А в мыслях у меня Маро, которая к вечеру превратилась в некий грустный синеватый образ.
Смотрю на отражение мечети в воде, на площадку у вершины минарета, похожую на гнездо аиста. И все, все впечатления приходят для того, чтобы оттенить это трепещущее, причиняющее боль желание — найти Маро, увидеть Маро, поцеловать Маро, смотреть на Маро, вдыхать Маро… Потом, подумав, что Маро нет и в Бухаре, ощущаю вокруг себя пустоту…