— Эй!.. — зову я.
Паренек не слышит. Я убыстряю шаг.
— Хай!.. — зову я наугад, не зная, что означает это самое «хай», потом в голову приходит слышанное сегодня имя: — Нарко!..
Ослик замедляет шаг.
— Тебя звать Нарко? — спрашиваю я, догнав паренька.
Он мотает головой.
— Почему же ты остановился?
— Я не остановился.
— Как так?!
— Ослик остановился.
— Сам?..
— Да, ведь его звать Нарко.
— Твой ослик добился полной автономии, — смеюсь я, затем спрашиваю: — Где Улугбек?
— Во-он!.. — показывает он пальцем.
Дальше мы движемся вместе. Я широкими шагами, паренек на ослике, а ослик мелкими шажками. Оглядываюсь. На гудроне отпечатки моих чешских мокасин № 44 и маленьких подковок ослика. Кажется, притяжение земли удвоилось. Гудрон хватает за подошвы.
У паренька доброжелательное лицо.
— Садись, — предлагает он.
Я не понимаю.
— Садись, — повторяет он и показывает место позади себя.
«На ослика, — догадываюсь я. — Что ж, можно попробовать», — и делаю попытку сесть. Не удается. Паренек улыбается. Потом учит, как сесть. Сажусь.
Навстречу нам мчатся «Волги». За ними целая колонна грузовиков с красными транспарантами: «Сдадим хлопок государству в срок».
В кузове одной машины ровными рядами в пестрых праздничных тюбетейках сидят колхозники.
Пролетает мотоцикл с двумя милиционерами.
«Если в «Волгу» садится хоть один лишний человек — штрафуют. Интересно, можно ли сидеть вдвоем на ослике?» — думаю я.
Никто нас не штрафует.
И мы продолжаем путь.
Регистан.
На фронтоне медресе Шир-Дор — солнце и львы. Я долго смотрю, и мне начинает вдруг казаться, будто один из львов схватил солнце — играет в баскетбол. Другой лев протягивает лапу, чтобы отнять солнце-мяч, но первый блестящим дриблингом продвигается вперед и забрасывает мяч на фронтон соседнего медресе Тилликор. Солнце скользит вдоль фронтона и падает на горизонт.
Наступает вечер.
Я подхожу к сидящему во дворе седовласому узбеку, который здесь и за кассира, и за контролера, и за гида.
— Ака, — говорю я с усталой улыбкой, — не найдешь мне местечко переночевать?
— Это построил Бахадур, — не понимает старик.
— Место спать, переночевать… — я подношу сложенные ладони к щеке.
Старик недовольно морщится, мол: «А я-то думал, ты за красотой сюда шел!»
— Не-ет…
— Эх, ака… Остаться на улице, что ли?.. — сокрушаюсь я и прибавляю: — А говорят, что узбеки гостеприимные!..
И направляюсь к выходу на площадь.
— Э!.. — зовет старик.
Я продолжаю идти.
— Идем, — говорит он и, заложив руки за спину, направляется к медресе.
Все худжры медресе пусты, только одна келья внизу имеет дверь. Старинная деревянная дверь, с резьбой. На двери висит старый замок, но старик открывает дверь, не притронувшись к нему. Он улыбается собственной хитрости и впускает меня в келью.
К стенке прикреплена свеча. В колеблющемся свете видны пара голов и две пары синих глаз. Это русские ребята моего возраста. Влезли уже в спальные мешки, торчат только головы — читают.
— Такие же, как ты, — говорит старик и, бормоча по-узбекски, уходит.
Разведка взглядами.
— Вы тоже не достали места в гостинице? — наконец спрашиваю я.
— Нет, мы объявили бойкот гостиницам. Мы ночуем только на дворе или в мечетях, в старых замках, на дорогах…
— Туристы?
Я устраиваюсь в углу, и вскоре в худжре слышится только потрескивание свечи да шуршание книжных страниц. Однако от одного случайного слова рождается наше настоящее знакомство. Я узнаю, что ребята — студенты Московского театрального института, необыкновенные романтики, немного сумасбродные и чересчур молодые и неугомонные. А они, в свою очередь, узнают, что я студент художественного института, немного турист, немного растерянный и немного влюбленный. Словно кремень ударился о кресало. Они вылезают из своих мешков. Начинается спор, митинг, собрание, потасовка фраз, извержение восторгов… Они говорят только об искусстве. И я говорю об искусстве, однако в каком-то уголке моего существа приютилась Маро и слушает. Свеча сменяет свечу. Восток и Запад перемешиваются. Бомбардируем друг друга именами. Швыряем их друг в друга. Подкидываем вверх и вниз…
С последней свечкой гаснем и мы. Думаем в темноте. Немного погодя доносится тихое похрапывание Владлена и ровное дыхание Олега.
Мои мысли все еще скачут. Маро… Львы играют в баскетбол… Баскетбол, мечеть, театр… Поднимаюсь и тихо выхожу во двор. Небо похоже на синий огонь. В проемах многочисленных худжр, стилизованные под краски примитивистов, видятся образы Востока. Кружу по двору, подхожу к двери минарета. Винтовая лестница. Плечи трутся о холодные стены. Выхожу на площадку. Внизу Регистан, Самарканд… Видна мечеть Гур-Эмира… В городе минареты, заводские трубы, тысяча и одно окно, свет и темень, тысяча и одна жизнь — и еще больше исчезнувших жизней в истории города, в предметах… И время кажется удивительно коротким, чувства — незначительными… Там спит живой продавец мороженого, здесь — останки Тамерлана, останки Бахадура.