— Лопухи и есть. Добренькие. Бобков и ты. Пригрели гадину.
— Черт с ним! Не будем о нем думать. Смотри, какое небо.
Теплый ветер приносит аромат хвои и трав. Петро вдыхает его полной грудью. Закрывает глаза. Саше кажется, что он уснул. Она молчит.
— Ты знаешь, Сашок, я все-таки построю свой мост!
Она отвечает не сразу.
— Я сидела и думала: а может, и в самом деле нам уехать куда-нибудь на стройку?
Он поворачивается к ней. Когда он раньше говорил о совершенно реальном мосте, она возражала: «Поступил в институт — учись. Где еще у тебя будет такая возможность?» А теперь, когда мост превратился в красивую мечту, Саша вдруг так прозаически возвращает его к действительности.
— Нет, теперь я никуда не уеду! От таких людей!
— Этот гад, если он останется, не даст тебе жизни.
— Ну знаешь… Есть райком! Есть партия! Не останется он!
Она вздыхает, чуть крепче сжимая его пальцы.
— Не будь идеалистом.
— Ты не веришь Лялькевичу? А я верю. Теперь я во всем ему верю. И Анисимов — пусть крутой, но настоящий человек!
— Я тоже полежу, — говорит Саша и кладет голову на толстый корень сосны. Снова вздыхает. — Напрасно оставили Прищепу. Напьется он там, на станции. И опять накуролесит. Начнет языком молоть…
— Силой же не потащишь. Звали. Напьется, конечно. Не поймешь его. Я так и не разобрал — похвалил он меня или пригрозил, когда сказал: «Я с тобой, парторг, еще поговорю».
— Ну что ты! Когда покупали лепешки, он шептал мне: «Во, Шура, какой хлопец ваш Шапетович!» — и большой палец выставил.
Они снова молчат — все сказано.
И должно быть, Петро на этот раз вправду засыпает ненадолго, потому что вместо кружева сосновых ветвей на фоне лазури перед ним встает радугой сказочно прекрасная арка необыкновенного моста, такого длинного, что тот, другой, берег — как в тумане.