Больные не приходили — почти все побывали утром, и Петро с Сашей сидели вдвоем, весело разговаривали. Вспоминали общих друзей, разные смешные истории, рассказывали друг другу о прочитанных за последнее время книгах.
— А я еще раз перечитал «Что делать?», и мне не понравилась жизнь Веры Павловны. Не понимаю, почему тебе хочется жить так, как она, — сказал Петро.
— Я и сейчас мечтаю жить, как она. Работать вот так, любить — и больше ничего.
— И никогда не иметь детей? — впервые решился он на такой смелый вопрос.
Она удивленно взглянула на него.
— Детей? Я никогда не думала об этом. — Она помолчала, задумчиво кусая ноготь. — Нет, ребенка я бы хотела когда-нибудь иметь. Но, знаешь, я вот смотрю на семьи, где муж, жена, дети, и мне страшно становится — как некрасиво люди живут… грубо. Я не хочу так жить!
Петро приблизился и обнял ее сзади за плечи, коснулся губами ее мягких волос.
— Мы с тобой, Сашок, будем жить красиво.
Она как-то сжалась от этих слов, будто защищаясь от удара, ссутулила плечи.
— А мне почему-то кажется, что мы никогда не будем вместе.
— Ну что ты! — испугался он.
— Я не могу представить тебя… мужем. — Ей, видимо, было трудно произнести это слово, и она брезгливо поморщилась и застучала фонендоскопом по столу, будто хотела заглушить его слова. — Я не хочу, чтоб ты стал как все… Я хочу, чтоб ты всегда был таким, каким живешь в моих мечтах. Я боюсь, что, если это случится, померкнет все светлое в наших отношениях, в моей душе… Все, все…
— Сашок, жизнь есть жизнь. И вряд ли мы будем исключением… Мы — люди.
— О, какой ты стал! — удивилась она и, энергичным движением освободившись из его объятий, отошла к окну и села на подоконник.
Петро сам удивился своей смелости и житейской «мудрости»: никогда раньше он не решился бы сказать такое и вообще рассуждал об этом так же, как сейчас она. Когда же у него появились эти мысли? Вчера он испугался, что Саша стала слишком практичной и рассудительной, а сегодня получается наоборот. Саша думает по-прежнему, а он — как все. Этого «как все» они всегда боялись.
Наивная юность! Тебе всегда кажется, что ты исключительная, что ты самая умная, не похожая на всех, и желания у тебя непостижимые! К тебе не сразу приходит сознание того, что «как все» — это не упрек; не сразу ты начинаешь понимать, что красота не в твоих неземных мечтах, не в твоем стремлении к исключительности, а в жизни людей, — ведь это они создали самое красивое, благородное, полезное и разумное и в быту, и в искусстве, и в отношениях между собой — в любви, в семье. С осознания этих простых истин и начинается твоя настоящая зрелость, юноша.
Возможно, что и Петро в тот день сделал шаг от наивной юности к зрелости, хотя шаг этот был едва заметным. Но многое значило уже и то, что его впервые не испугала мысль, что он рассуждает, как все.
— Ты почему села там? — спросил он.
— Тебя боюсь, — лукаво ответила Саша.
— А я тебя и там поцелую.
Она загородилась руками.
— Не подходи, люди с улицы смотрят. Тише, кто-то идет сюда.
Она соскочила с подоконника, села за стол. В амбулаторию вошла молодая женщина, застенчиво поздоровалась.
— Тебе, Петро, придется пойти погулять, — сказала Саша.
За порогом он услышал, как женщина сказала:
— А я думала, это доктор из Речицы.
Петро пошел в сад. В бывшем кулацком саду, который занимал не меньше гектара, стояли ульи колхозной пасеки. Пасечник, мужчина средних лет, неприветливо спросил у Петра:
— Ты кем приходишься докторше?
— Я? Братом.
— Рассказывай сказки! Знаем мы таких братьев, сами были такими…
Когда женщина вышла, Петро, вернувшись в амбулаторию, рассказал о разговоре с пасечником. Саша засмеялась.
— А мне все равно, пусть думают, что хотят. Это я вчера почему-то испугалась. Теперь мне перед Аней неловко: она, видимо, обиделась.
Это признание Петру очень понравилось. Они опять разговаривали о будущем, спорили, по-разному представляя себе его, а точнее сказать, представляя довольно туманно, книжно. Особенно далекие от действительности идеалы рисовала Саша. И все же беседа окрылила Петра, наполнила самыми радужными надеждами. Но такое настроение продолжалось недолго.