— Сергей в госпитале. Доставили его туда прямо с моря, — тихо сказал он. — Но вы не волнуйтесь. Так, задело его немножко. Но все будет хорошо. Все должно быть хорошо.
Она коротко отозвалась:
— Я вылетаю. Завтра утром...
— Наташа, я вас встречу. Да, да, я приеду за вами в аэропорт. Нет, нет, мне сделать это нетрудно. Обязательно приеду...
После этого Скляров пошел в госпиталь.
Врач, высокий и седой полковник в очках, встретил его недобрыми вестями. Кесареву стало хуже, пульс учащенный, дважды терял сознание.
— У него в правом легком застрял осколок, — сказал врач. — Пока мы готовимся к операции, вам можно пройти...
Кесарев на койке показался Склярову длинным и неуклюжим. Лицо осунулось, пожелтело, как осенний лист, и только глаза блестели, как в море штиль, — ярко, искристо. Дышал он тяжело, хотя при командире бодрился.
— К тебе Наташа едет, — сказал Скляров.
Кесарев скривился от боли. В его глазах Скляров увидел вдруг слезы. Они блестели, как осколки стекла.
— Ну, здравствуй, орел! — улыбнулся Скляров, садясь на стул. Он слегка пожал Кесареву руку, мельком взглянув на его лицо, оно оставалось холодным и неприступным. Но вот его уста тронула улыбка.
— Был орлом, а теперь пташка... — усмехнулся Кесарев, все еще держа в своей руке ладонь командира. — Крылья у меня подрезаны, товарищ капитан второго ранга. Осколок, он что? Кусок металла, горячий, правда, кусочек, душу печет... Тут у меня был Роберт Баянович, так я просил, чтобы вы пришли. Я хочу сказать, товарищ командир, что все делал на совесть, да маленько сорвалось... Ошибочка случилась. Я-то как с миной обращался? Как с красивой женщиной — хотелось добраться к ее сердцу, а она, стерва, шарахнула... Ну, а как вы? Что там на корабле?
Скляров почувствовал себя неловко: выходит по Кесареву, что пришел он к нему по просьбе, а не по своему желанию. Но ведь это не так! Еще с утра он собирался прийти в госпиталь, но пришлось вместе с конструктором составлять отчет об испытаниях нового оружия. Но как об этом сказать, чтобы не обидеть Кесарева? И вдруг у Склярова вырвалось:
— Я очень ценю тебя, Сергей. Может, я строгий, а то и горячий в службе, но я тебя ценю. Вот честное слово...
Кесарев дотянулся рукой до его плеча, слегка тронул его:
— Не надо, товарищ командир. Вашей вины в том, что со мной случилось, нет. Я сам на это пошел. Есть у меня эта самая лихость, как вы справедливо однажды заметили. Есть, но ведь я с этими минами не раз боролся! Я щелкал их как орехи. В Заозерной тоже попалась капризная мина, а все же укротил ее. — Кесарев улыбнулся, отчего лицо его слегка порозовело. — Я не герой, товарищ командир, я просто делал свое дело. Так-то... Ну, а что скажете вы?
— Ты неплохо выглядишь, Сергей, и я уверен, что все обойдется хорошо. Я хочу в это верить.
— И я хочу верить, — глухо сказал Кесарев. — Но случится то, чего никто из нас не ожидает. Я к тому, что осколок, который сидит во мне, лишь добавил весу телу, но вовсе не здоровья. С ними не шутят, осколками...
Скляров вдруг почувствовал, как холодок пробежал по его телу. Нет, не от боязни за себя — от боязни за Кесарева: что с ним будет дальше? Как пройдет операция? На этот вопрос, пожалуй, не ответил бы и врач, так как трудно угадать способности каждого организма выстоять в борьбе с недугом. Сейчас Склярову хотелось высказать минеру все, о чем он думал в эти минуты, сидя у койки больного, но говорил он не вслух, а мысленно: «Я не осуждаю тебя, Сергей, за то, что ты рисковал собой. Нет, не осуждаю, ибо если человек не способен на риск, он не способен на большое дело. А кому нужен такой человек? Ни мне, ни Серебрякову, ни адмиралу Журавлеву. Да и сам ты не уважал бы себя, если бы стал жалеть себя, а других ставить под удар. Я даже горжусь тобой, Сергей, что в своем деле ты оказался на вершине. Мне еще надо будет найти свою вершину, дойти к ней и разумом и сердцем, а ты уже нашел свою высоту. Я лишь огорчен, что задел тебя осколок. Но я верю, что врачи спасут тебе жизнь. Может быть, я виновен перед тобой, что всегда был строг и требователен. Но сам же ты говорил, что командир кончается, если он перестает требовать! Да, Сергей, тут я с тобой вполне согласен — командиру нельзя быть хлюпиком, слабовольным человеком, ибо в трудную минуту он потеряет и себя, и, что весьма опасно — свой корабль. А страшнее этого в жизни командира ничего больше нет.
— Вы о чем задумались? — нарушил его размышления Кесарев.
— О тебе думал, Сергей, о корабле... — выдохнул Скляров.
— А что — обо мне, если не секрет?
— Что ты — герой.
— Зачем вы так? — в голосе Кесарева прозвучала нота обиды, он рукой прикрыл свое лицо и глядел куда-то в сторону.