И шагнул вперед.
С горлодером Уткиным выход был только один — сразу в нокаут. Поэтому очень быстро, не дав опомниться, Рэм схватил старлея сзади за плечо, развернул к себе и врезал справа. А ответил, только когда Жорка уже упал:
— Сам катись, замандюк.
Девушки вскочили на топчан с ногами. Старшая завизжала «Hilfe!», светленькая тоненько запричитала «Bitte! Bitte!».
Хук был неплохой, но, как оказалось, недостаточно хороший. Нокдаун получился, нокаут — нет. На щеке у Уткина белела вмятина, зато вторая щека сделалась багровой.
Сквозь стиснутые зубы со свистом вырвалось:
— Сссука!
Рэм принял стойку, готовясь бить, как только Жорка начнет вставать. Но тот приподнялся на одно колено, зашарил пальцами по кобуре. Глаза — бешеные.
Убьет. Спьяну, на психе — убьет, понял Рэм.
Хотел кинуться к выходу, но испугался, что не успеет добежать, пуля догонит. До Уткина было ближе, чем до двери.
Прыгнул, вцепился в руку, которая уже вытянула черный «ТТ». Попробовал вывернуть кисть — не получилось. Жахнул выстрел, потом второй и, кажется, третий, но уши заложило сразу после первого, так что, может, это было эхо.
Уткин вдруг выпустил оружие, а локтем освободившейся руки двинул Рэма по уху, потом — рха, рха, рха, рха! — рыча, обрушил серию быстрых ударов, лупя, куда придется: в лоб, в лицо, в грудь. «ТТ» отлетел в сторону и там, уже сам по себе, пальнул еще раз.
Пронзительный визг прорывался даже через вату, которую будто напихали в уши. В глазах потемнело, Рэм ничего не видел и бил вслепую. Иногда попадал в мягкое, иногда в твердое, иногда по воздуху. Дышать не мог — горло будто перехватило стальной удавкой.
Раздался частый, тяжелый топот.
— Прекратить драку! Встать! Руки вверх!
Шею отпустило. Махнув по инерции еще раз, попусту, Рэм откатился по полу, поднялся на четвереньки и увидел перед носом сапоги, над ними широкие растяги галифе. Задрал голову.
Сверху, брезгливо кривясь, на него смотрел командир в щегольской дубленой куртке. На рукаве повязка. Рядом двое солдат.
Патруль, сообразил Рэм. Шли мимо, услышали выстрелы, крики.
— Вставайте, младший лейтенант, вставайте. Оружие — рукояткой вперед.
Капитан. Слава богу, не тот, что был вчера.
Во рту было солоно, пошатывало из стороны в сторону, но встать получилось.
— У меня нет оружия. Не выдали еще…
— Кто застрелил женщину?
Лишь теперь Рэм увидел, что визжит, не переставая, только темноволосая немка. Вторая, худенькая, сидела, привалившись к стене и откинув голову, будто рассматривала что-то на потолке. Из приоткрытого рта стекала черная струйка.
— Чей «ТТ», спрашиваю? — повторил капитан. Тронул на столе полупустую бутылку. — Напились, мерзавцы…
— Я не пил. Можете обнюхать, — быстро сказал Рэм — вроде правду, а почему-то стало стыдно.
Уткин стоял между двух солдат, опустив голову. Глухо произнес:
— Мой «ТТ».
Через стекло было видно четырехъярусную ратушную башню с зубчиками по краям, совсем близко. Она прямо нависала над окном. Когда Рэма доставляли, оформляли, он был в таком состоянии, что ничего вокруг не видел. Потом восемь дней просидел в одиночке, гулять выводили в закрытый дворик. Понятия не имел, где находится. А это, оказывается, вот где. Похоже, на том самом Шестом объекте, на котором служат Бляхины. Там же — то есть здесь — вся секретная часть, включая военную прокуратуру…
На допрос по уткинскому делу первый раз вызвали только сегодня. Всё рассказал, как было. Следователь, молодой парень несильно старше Рэма, задавая вопросы, делал себе какие-то заметки. В конце сказал: «Ну, в общем ясно» и теперь писал протокол, уже минут тридцать. Сидеть, ничего не делать было скучно. Рэм охотно подошел бы к окну, но спросить разрешения не осмеливался. Без ремня, со снятыми погонами он чувствовал себя не командиром Красной Армии, а осужденным преступником, хотя влепили ему всего-навсего две недели «губы» и через шесть дней он снова станет свободным человеком.
Без стука вошел майор-военюрист. Один рукав пустой, засунут в карман кителя. Лицо усталое, недовольное.
Лейтенанту сказал:
— Садись, садись.
На арестанта не взглянул, и Рэм остался стоять руки по швам.
— Чего там у тебя?
— Сто тридцать шестая прим рисуется, — стал докладывать следователь. — Налицо отягчающие: пьянство, принуждение к сожительству. Можно, конечно, перерисовать на сто тридцать девятую…
Майор взял исписанный лист, быстро просмотрел. Мрачно резюмировал:
— С таким букетом, со свидетелем-офицером? Хрена сто тридцать девятую. В свете приказа двадцать пять ноль два железная сто тридцать шестая прим. Оформляй.