На Рэма он так и не посмотрел.
— Товарищ майор, — не выдержал тот. — Что такое сто тридцать шестая прим? И приказ двадцать пять ноль два? Что будет старшему лейтенанту Уткину?
Однорукий ответил, не поворачивая головы:
— К высшей мере пойдет твой товарищ. Приказ был от 25 февраля. В связи с участившимися случаями мародерства и ослабления дисциплины.
Рэм шатнулся.
— Он не нарочно ее застрелил! Случайно! Я, может, недостаточно сейчас про это… Но я на суде скажу!
Тут майор наконец к нему повернулся, резко. Заговорил быстро, яростно, сверкая воспаленными глазами:
— Хочешь еще пару неделек вдали от фронта побичевать? Накося выкуси! — Выставил жилистый кулак, сложенный кукишем. Над часами синела татуировка, якорь. — Я такой сволочи много повидал. У меня на вас нюх. Никто тебя тут до суда держать не будет. Хватит твоих письменных показаний. Шилов, где его барахло?
— Здесь, — показал лейтенант на шкаф. — Вы же знаете, склад закрыт.
— Давай сюда.
На стол бухнулся вещмешок, потом сложенный ремень, новенькие погоны.
— Всё, Клобуков! Лафа кончилась! На «губе» припухать ты больше не будешь! На фронт отправляешься! Под пули! Сегодня же! Я тебя на сборочный под конвоем отправлю!
— Почему… Почему вы так со мной разговариваете?! — закричал Рэм. — С чего вы взяли, что я…
Он захлебнулся от обиды, от возмущения.
— Зеленый еще, а уже сука, — презрительно процедил майор. — Своего товарища, боевого офицера, под вышак подвел. Кру-гом! Ждите за дверью, пока пропуск выпишут.
И отвернулся.
Бисерным почерком
шестой день поисков, когда я уже думал, что ничего подходящего не найду, и начинал отчаиваться, наконец попался более или менее приемлемый вариант: бывшая парикмахерская на Железной. Помещение неидеальное, имеет один огромный минус, но есть и существенные плюсы.
Начну с плюсов.
Нет никаких соседей, что в условиях здешней невероятной скученности просто невероятно. Дом расположен на самом краешке Гетто, в углу, образуемом внешней стеной. Она примыкает с двух сторон — трехметровая, с колючей проволокой поверху. С третьей стороны большая воронка, залитая дождевой водой. Там раньше было деревянное строение, во время осады разрушенное бомбой. Обломки, видно, растащили на дрова прошлой зимой, и теперь это просто огромная лужа — прорвало водопровод, и потом не стали откачивать. С четвертой стороны — улица, тупик, куда никто не заходит, потому что незачем. Прямо остров! Это прекрасно.
Парикмахерская принадлежала поляку, поэтому жильцов отсюда выселили. Говорят, с территории Гетто выставили полтораста тысяч неевреев, чтобы освободить место для вдвое большего числа новых жителей, сплошь подневольных — за одним-единственным исключением в лице твоего покорного слуги. Трехэтажный дом стоял опечатанный Юденратом, ждал заселения.
Первый этаж, где находилась собственно парикмахерская, может быть довольно легко переделан в класс для работы с детьми. Там же есть помещение, пригодное для кухни и столовой. Второй этаж будет спальней для воспитанников. На третьем расположатся комнаты сотрудников. И еще имеется мезонин с двумя комнатами. Маленькая — моя личная, побольше — кабинет, где можно также проводить совещания.
Сзади, через черный ход, попадаешь в зажатый между стенами крошечный дворик. В такие, вероятно, выводят на прогулку заключенных: по бокам кирпич, под ногами асфальт, сверху только квадрат неба. Зато пространство полностью изолировано от внешнего мира, и детям будет где в безопасности дышать свежим воздухом. Потому что за пределы Трезориума им попадать незачем. Ничего хорошего маленькие островитяне в этом дурном океане не увидят.
Теперь про огромный минус. Размеры! Как я ни прикидываю, больше восьми детей здесь не разместить. В спальнях можно бы, но в классной никак — будет тесно. Пятилеткам для игр нужно пространство. Я ужасно мучаюсь из-за того, что эксперимент так сжимается. Ведь я надеялся поработать с потоком минимум из двадцати пяти объектов, а восемь — что это? Непредставительно, некорректно, большинство индотипов останутся за пределами исследования…
Однако ничего не поделаешь. Если бы я промедлил, дом заняли бы жильцами. Сюда все время доставляют новых евреев, из других городов и местечек. За неделю, миновавшую после изоляции Гетто, говорят, прибавилось пятьдесят тысяч. Живут по десять, по двенадцать человек в комнате.
В общем, я решился, с нелегким сердцем. Отправился на Гжибовскую, в Юденрат, и уже упоминавшийся хапуга из отдела распределения жилищ, чудеснейший пан Фишелевич, за взятку выдал мне ордер. Теперь я «председатель домового комитета» и в этом качестве отвечаю за жизнеобеспечение жильцов, их благонадежность, за своевременную уплату ими всех положенных сборов и дисциплинированное выполнение трудовых повинностей. Разумеется, это нарушение установленных правил, но сверхчеловеки брезгуют совать свой арийский нос в недочеловеческие дела, а у евреев любой вопрос можно решить за хорошее отношение или за деньги. Их у меня полно.