6. Изя. Рыженький, вся кожа в ярких мелких веснушках, будто брызнули из пульверизатора оранжевой краской. Непоседливый, все время вертится. Стал прыгать на кровати (никогда не видел пружинного матраса), упал, закатил рев. И еще дважды ревел. Плакса.
7. Хася. Анемичная, тусклая, вялая. Но признаков умственной патологии не вижу, иначе пришлось бы вернуть в приемник. Трезориум — не лечебное заведение, у нас иные задачи. На вопросы отвечает односложно, без выражения, но верно и понятно. Возможно, просто хронический авитаминоз. Личико сонное, некоторая косолапость — вероятно, последствие детского рахита.
8. Яцек. Тот непоседа, который сбежал по дороге, но вернулся, соблазненный конфетой. Оказался цыганенком. Этот народ вместе с евреями признан «недочеловеческим». Но цыган в Гетто мало, потому что к пунктам сбора они не являются и полиции приходится их вылавливать. «Татки-мамки» у Яцека нет и не было, он жил «при бабче», но она «ведьма» и он от нее «утекл». Сказал мне: «И от вас утеку, коли драться станете». Развязный. Очень подвижная мордашка, постоянно кривляется, строит рожи. Крупнее других детей. Речь неправильная, но хорошо развитая.
Завтра никаких занятий. Вволю кормить, чтоб перестали бояться голода. Разложить внизу игрушки, все, какие есть. Посмотрим, кто что выберет и как при этом разрешатся конфликты. Зося будет играть на пианино, петь песенки, но не вовлекая детей. Пусть успокоятся, поймут, что в новом доме хорошо. Пусть немного пообвыкнутся. У малышей это быстро.
А послезавтра приступим. Меня сжигают азарт и нетерпение. В наблюдательной комнате разложена бумага для записи, разного цвета карандаши. Всё готово к поиску сокровищ. Корабль, на котором девять взрослых моряков и восемь маленьких пассажиров, отправляется в плавание.
Нет, наш корабль везет восемь запертых сейфов с золотом. И к каждому — краду метафору у Брикмана — нужно подобрать свой ключ.
И бездны мрачной на краю
Ненависть — не менее богатое чувство, чем любовь. В лицее учили, что древние греки различали целых четыре вида любви: эрос, филия, агапе и еще какая-то. Танина ненависть была многообразнее. Таня ненавидела почти всё, что видела вокруг. И все нации, с которыми сталкивалась. С разной интенсивностью и за свое.
Больше всего, конечно, немцев — обжигающе, страшно, ненасытно. За то, что убивают, калечат, втаптывают в грязь, превращают людей в тварей, чванятся липовым превосходством, обожают своего дерганого фюрера, презирают всё на них непохожее. За то, что так неистово цепляются за каждый клочок земли, хотя уже им самим ясно: война проиграна. Эта огромная ненависть могла удовлетвориться только одним: полным уничтожением ее объекта.
Поляков она тоже ненавидела — холодно, непримиримо, безо всякого сочувствия к их страданиям. Потому что заслужили. Своим бахвальством во времена мира и раболепством во время войны, предательством Каси и брезгливой гримасой Збигнева, и еще тем, что вылавливали евреев, которым удавалось сбежать из Гетто.
Но евреев Таня тоже ненавидела — презрительно. За вечное нытье и жалость к себе, за овечью покорность, за слабость. Правда, говорят, что Гетто потом все-таки взбунтовалось и погибло с оружием в руках. Но сама Таня этого не видела, к тому времени она уже находилась в Бреслау. Евреи? С оружием в руках? Наверно, брехня или преувеличение. Евреи вечно всё преувеличивают.
Себя Таня полькой, еврейкой и тем более немкой (фу!) не считала. Она была русская.
Потому что Ленская, потому что «Татьяна — русская душой», потому что русские сильные. У них, то есть у нас, Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Толстой, Тургенев, Чехов, Чайковский. И Кутузов. И ненавистный полякам Суворов. И русские танки уже под Бреслау, а скоро будут в Берлине.
Мама много раз говорила, что самая страшная ошибка в ее жизни — эмиграция, отъезд из Петрограда, лучшего города Земли. «Я была дура, я была скверная, — вздыхала она. — Я испугалась революции, я перестала верить в Россию, я забыла, что Россия всегда выздоравливает, всегда возрождается. Она — большая! В ней столько ярких, живых людей! Господи, Танечка, если бы ты видела Петербург в его лучшие годы…»
Летом тридцать девятого из польских газет вдруг исчезли антисоветские статьи. В Варшаве боялись нападения с обеих сторон — с Запада и с Востока. В кинотеатрах начали показывать русские фильмы. Таня с матерью три раза посмотрели чудесную комедию «Веселые ребята», разучили оттуда все мелодии и потом распевали их дома, под пианино.