— На время пересменки здесь задержатся только пулеметные расчеты. А тебе после двух суток фронта подряд положено двое суток отпуска. И не спорь. Эту систему не дураки придумали. Когда человек долго на передовой, у него притупляется инстинкт самосохранения. От этого возрастают потери.
Велел все время быть рядом с ним. Очень боялся, что она окажется на каком-нибудь простреливаемом месте и попадет под пулю русского снайпера. Если Таня хотела отойти, Михель сразу вскидывался: «Куда?» Ей понадобилось по нужде — проводил во двор и ждал за дверью. Вот уж воистину:
И все время учил, как выжить на войне. Главное, говорил, знать, когда двигаться, а когда нет. На передовой без необходимости перемещаться не надо. Забился в щель, прикинулся булыжником. Но если надо поменять позицию — делай это четко и быстро. Перебралась — снова: бух, и застыла. Нет тебя.
Ну и прочее подобное. Надоел ужасно.
Сбегу по дороге, обещала себе Таня.
Но черта с два. Когда перед полуночью остатки роты тихо-тихо крались через широкую Штайнштрассе, Михель взял Таню за руку. Не отпускал, пока не оказались на батальонном командном пункте. А оттуда отправил в госпиталь с провожатым. Наверно, и сам бы пошел, да его к какому-то ротмистру Шмидту вызвали.
На прощанье щелкнул по носу.
— Счастливо, сестренка. Героическая ты девушка. Но больше на передовой мне не попадайся. Сразу отправлю в тыл. Нам такие живые нужны.
Назад в центр Таня плелась совершенно убитая. Наши были рядом, она их видела совсем близко — и такое ужасное невезение!
Не разучилась бы плакать — лила бы горькие слезы, а так только злобно скалилась и шмыгала носом.
Зам по строевой
— Товарищи офицеры, как вы знаете, ночью будет передислокация. Прошу слушать очень внимательно, особенно новеньким, которые из пополнения. Смотрим сюда, товарищи.
Комбат Репин взял сухую ветку, исполнявшую роль указки, повернулся к карте. В комнате, где Рэм получил от усатого адъютанта и невидимого Вали назначение в третью роту, собрались все офицеры батальона. Кто-то сидел на подоконнике, кто-то на полу, привалившись спиной к стене.
Время от времени по впалым щекам стоявшего перед картой капитана пробегала судорога, и тогда он на секунду-другую прерывался. Можно было бы подумать, что командир еле сдерживает раздражение, но Рэм, докторский сын, сразу определил по желтому цвету лица, что у комбата язва и сейчас, наверное, как раз приступ. Удивительно, сколько на передовой нездоровых людей, гораздо больше, чем в глубоком тылу, в том же Оппельне, подумал Рэм. У комроты Лысакова вон жесточайшая ангина, еле сипит. И во взводе чуть не половина простуженных. Но это всё вроде как не считается.
За столом сидело остальное батальонное начальство: замполит Левонтьев, адъютант со своими гусарскими усишками и какой-то старлей, откинувшийся на спинку стула и спустивший ушанку на самый нос. Было видно только нижнюю часть лица невероятной для фронтовых условий, прямо-таки глянцевой выбритости.
— Общая обстановка на нашем участке, стало быть, такая, — водил веткой по схеме Репин. — Город-крепость Бреслау полностью окружен нашей Шестой армией в середине прошлого месяца. Внутри, в кольце, предположительно до миллиона немцев, местных жителей и беженцев. Из них, по нашим разведданным, под ружье поставлено около 130 тысяч человек. Это вместе с фольксштурмом — выражаясь по-нашему, с ополчением. В городе огромные запасы продовольствия и боеприпасов, потому что здесь были сосредоточены военные склады. Кроме того, каждую ночь работает «воздушный мост». Десятки самолетов доставляют необходимое и увозят раненых. Одним словом, крепкий орех. Зубы обломаешь…
Капитан поморщился — словно у него в самом деле сломался зуб. Справился с приступом боли, продолжил:
— Мы и обломали, когда попробовали взять Бреслау с хода. Которые из вас были — помнят.
— Хрен забудешь, — откликнулся комроты-два, начальник Петьки Есауленко. — У меня четверть людей осталась.
— Потому что поперли напролом, ура-ура, да на заминированные мосты, да на дзоты вдоль железнодорожной дамбы, — сказал замполит. — Мы чего не учли, товарищи? Что у многих фрицев тут дом. Семьи. Что отступать им некуда. Когда крысу загоняешь в угол, она дерется насмерть.
— А нечего было лезть, — раздался голос из угла. Рэму было не видно чей. — В узкие улицы, где всюду каменные коробки. Сколько народу положили. Расхерачить с воздуха подчистую, и баста. Не было бы никакого Бреслау. И мы б тут не увязли, а пошли бы на Берлин.