— Из-за Рыбы? — предположила девушка.
— Именно, — кивнул Сквира, усаживаясь на один из стульев. Он впервые слышал это прозвище, но почему-то ни на секунду не усомнился, что Валентина имеет в виду именно Рыбаченко.
— А чё? Я тут причем? — Валентина покачала головой. Потом сердито спросила: — А какая… вам успела настучать?
— В городе сказали.
— И чё, теперь телегу в бурсу накатаете? — она напряженно замерла. Похоже, это был важный для нее вопрос.
— Ну, щас, фигней маяться брошу и сразу накатаю, — почему-то по-русски ответил Козинец, устраиваясь на свободном стуле.
Валентина заметно расслабилась.
— Как вы узнали о смерти Геннадия Рыбаченко? — начал расспросы Сквира.
Девушка, скинув тапочки, залезла с ногами на кровать, прямо поверх смятого покрывала. Отложила в сторону пластиковую коробочку с наушниками.
— Бурсаки сказали. Вчера еще.
— Не жалко пацана? — поинтересовался Козинец.
Валентина взглянула на него. Глаза ее наполнились влагой, но ответила она довольно агрессивно:
— А чё? Мой личняк.
Северин Мирославович поспешил переменить тему:
— Как вы Гену сюда провели-то? Здесь же контроль! Дежурная не пустила бы.
— Влез по дереву в окно. В двести четырнадцатую. Он ловкий… — Она умолкла на мгновение и добавила уже тише: — …был.
— И когда он ушел?
— В воскресенье привалил, в среду отвалил. Храпел здесь, на этой кровати, — девушка с вызовом хлопнула ладонью по покрывалу и замолчала, глядя перед собой.
— Четверо суток? — не сдержался Северин Мирославович.
— И чё? — пожала плечами Валентина. — Много? А ему домой чё-то не хотелось!
— Зачем же тогда он ушел?
— Соседки мои приехали. С автобусной прямо на пары почапали, а после занятий приперлись. Чё ж ему тут делать было? Сказал, на выходные подвалит, когда они обратно по своим селам поуезжают… — Валентина вздохнула. Поджала под себя ноги, обхватила колени руками. — …Сегодня, значит. Вот сейчас уже был бы здесь…
В комнате повисла тяжелая тишина.
Лейтенант встал, сделал несколько шагов и остановился около тумбочки. Валентина автоматически взглянула в его сторону.
— А это что за фигня такая? — спросил Василь Тарасович, указав на пластиковую коробочку с наушниками.
— Плейер, — Валентина выпрямилась. Шмыгнула носом. — Генка подарил.
Она потянулась за коробочкой и нажала на какую-то кнопку. Послышался частый стук. Девушка приподнялась, встала на кровати на колени и надела на голову Козинца наушники. Тот удивленно поднял брови, потом закивал с видом ценителя и стал отбивать такт рукой.
Валентина выключила плейер.
— Клевая штука, — оценил Василь Тарасович.
— Клевая, — согласилась Плачинда, забирая наушники и вновь прислоняясь спиной к стене. — А ты ничё пацан. Мент?
— Ну дык! — улыбнулся Козинец и щелкнул пальцем по погону. — Лейтенант! В футбол играешь?..
— А что Геннадий про жизнь свою рассказывал? — встрял в разговор Сквира, недовольно косясь на напарника.
— Рассказывал, как трудно ему было за патент бабло выбивать… — серьезно ответила Валентина. — Гена же изобретатель был. Изобрел чё-то. Так вот он сначала патент не мог получить, а потом ему бабло зажали, не хотели отдавать…
— А кто не хотел отдавать? — Северин Мирославович старательно прятал улыбку.
— Чиновники. В Киеве. Кто ж еще? А Генка на своем стоял. Типа, гоните бабки и все! Говорил, дело в принципе. Это у него принцип такой был. Чобы не создавать присин… — Она закатила глаза и по слогам выговорила: — …При-син-ден-тов.
— Прецедента, — подсказал Василий Тарасович.
— Во-во, — слабо кивнула девушка.
Она опять сникла. В глазах замерцали слезинки.
— А убить его никто не грозился? Может, враги у него были? Он ничего такого не упоминал?
Девушка покачала головой, шмыгнула носом.
— Да ну! Куда там! Никого он не боялся!
— Гена никаких вещей тут не оставлял?
— Не, — она пожала плечами. — Ничего после него не осталось… Тока этот плейер…
Володимир. Успенский собор, 22:10.
Богдана и Сквира стояли, прислонившись спинами к стене Успенского собора, и ждали Квасюка. Двор был совершенно безлюден. В царившей тишине, прислушавшись, можно было различить далекий гул громкоговорителя автостанции.
— А что же это мы… э-э-э… на «вы»? — неуверенно проговорил Сквира.
Он чувствовал себя с Богданой стариком. Все-таки двенадцать лет разницы. Он уже стал комсомольцем, когда она только училась говорить.
Девушка на мгновение замерла.
— На «ты» и правда было бы проще, — она принялась тщательно изучать трещины в асфальте под ногами.
— Тогда переходим на «ты», — сказал Сквира. — Тебе, кстати, не холодно?
Он попробовал это «тебе» на языке. Оно ощущалось каким-то странным, даже несколько чужеродным, но с ним было… гм… «проще»… Естественнее как-то.
— Нет, спасибо, не холодно, — улыбнулась Богдана. — Ты готов мне куртку отдать?
Это «ты» тоже прозвучало довольно натужно. М-да, даже к самым естественным вещам требуется привыкать…
— Куртку? Теперь, когда ты сказала, что она тебе не нужна? Конечно, готов!
Богдана рассмеялась.
— Погуляем? — предложил Северин Мирославович.
Та кивнула, взяла капитана под руку, и они медленно пошли по асфальтированной дорожке в обход собора.
— Сейчас я тебя удивлю, — объявила Богдана. — Я пока одевалась, мама меня спросила, на «ты» мы с тобой или на «вы». Я сказала, что на «вы», и она сделала какие-то свои, мамины, выводы…
Сквира усмехнулся. Дежавю. Другая мама когда-то задавала другой девушке тот же вопрос… А потом, будто свадьба явилась для нее своеобразным переключателем, перестала задавать вопросы и начала лить кислоту, каплю за каплей…
Купола Успенского собора темнели на фоне затянутого вечными тучами неба. Позолоченные кресты тускло поблескивали в лучах садящегося солнца, нет-нет, да и пробивающихся через облака. Внутри собора, как и восемьсот лет назад, потрескивали горящие свечи, в вечной скорби склоняли головы святые, шептали молитвы одинокие прихожане.
Богдана проследила за взглядом Сквиры.
— Любуешься?
— Довольно печальное зрелище, — пожал он плечами.
— Вот еще! — возмутилась девушка и даже отпрянула от капитана. Потом все же улыбнулась и вновь взяла его под руку. — Если ты об архитектурных красотах, так ведь чем старее постройка, тем она проще. Все эти излишества, которые смотрятся так красиво, еще не были изобретены, когда строили этот собор. Ему знаешь сколько лет!
— Да, знаю. Чуть более восьмисот. Это здание возводил Мстислав Изяславич, отец Романа Великого, дед Данила Галицкого. Мстислав , кстати, здесь и похоронен.
— Ничего себе! — искренне удивилась Богдана. — Откуда такие познания?
— Я ведь веду дело о свихнувшихся на истории стариках. Вычитал.
За собором, над сонной рекой, белели двухэтажные палаты епископов, пустынные и обветшалые. Ветер гулял по некогда гулким коридорам. Потрескавшаяся краска и прогнившие полы жалобно стонали под его порывами.
— Этот собор строили во времена Ричарда Львиное Сердце, Фридриха Барбароссы и Саладина, — говорил Сквира. — Тогда как раз основали Москву и Мюнхен. Когда этот храм уже был освещен, в Париже началось строительство Собора Парижской Богоматери…
Они совершили полный круг и вновь оказались у одного из боковых входов в храм. Того самого, который на самом деле вел в городской музей. Как и всегда, здесь было безлюдно, пустынно, тускло, сыро…
— Как все печально закончилось! — заметил Сквира.
— Ничего не закончилось, — опять рассердилась Богдана. — Собор стоит, и город стоит. — Она поджала губы. Ну точно, Кранц-Вовченко в молодые годы! Хоть кино снимай. — Знаешь, нам в школе рассказывали, что этот собор как-то штурмовали с применением пушек. Два кандидата никак не могли решить, кто из них на самом деле епископ. Если храм пережил это, то и тоску нынешнего Володимира переживет!