– Да ради бога. Я когда прочел «Глоток свободы» (или «Бедный Абросимов»), тоже как будто мокрой ваты наелся. Бесконечно длинное такое плетеное повествование. Ну, не нравится Вам «Путешествие…». Оно не должно, вообще-то, нравится. И даже больше я вам скажу, я недавно в Штатах был, и там ко мне подошел давно там живущий инженер-химик, который в 1955 году принес Окуджаве в калужскую газету свои стихи. Это одно из лучших воспоминаний об Окуджаве, которое я знаю, мне так жаль, что я не могу в книгу уже поместить, потому что книга закончена. Он подошел к нему и говорит: «Вы знаете, мои стихи так ругают на заводском литобъединении, говорят, художественных образов нет». Окуджава посмотрел на него серьезно и сказал: «А может, и не надо?» Вот это, по-моему, тот самый случай. Причем там действительно, может, и не надо. Могут быть и без образов гениальные стихи, как у того же Окуджавы.
– Ваше мнение об экранизации с участием Сергея Безрукова.
[Пауза. Смех в зале.]
– «Молчите, проклятые книги, я вас не писал никогда…»
– Если бы вы могли попасть в прошлое, то какое время вы бы выбрали и какую литературную эпоху?
– Я много-много раз отвечал – что Нидерландскую революцию, эпоху Уленшпигеля.
– Как сложилась судьба детей Есенина?
– Один сын был футбольным статистиком, другой – выдающимся диссидентом, про дочь почти ничего не знаю. Надо мне почитать. Про детей Райх очень мало знаю. Тем не менее, Константин Есенин – очень известно имя. Диссидентское. В психушке сидел, по-моему.
– Можно ли предположить, что любовь Есенина к Дункан приблизила его к трагической гибели?
– Ну, знаете, все нас приближает к трагической гибели – все, что мы делаем. К сожалению, ничто ее не отдаляет. Поэтому, наверное, да, приблизила.
– Почему вы не любите Сэлинджера? Прочел в Википедии.
– Да нет, это такая любовь-ненависть. Он меня ужасно раздражает, но как только очень любимый автор может раздражать. Я к нему отношусь со странной смесью любви и ненависти. И такие рассказы, как «Рыбка-бананка»… или вот «Лапа-растяпа» – мой самый любимый рассказ. И я совершенно обалдел в свое время от «Выше стропила, плотники!» – это просто шедевр. Но Сэлинджера любят обычно такие молодые люди, которые считают себя талантливыми и непонятыми. А на самом деле ничего там нет хорошего, просто они не очень еще умеют с людьми и очень … боятся, поэтому они считают себя выше. А на самом деле ничего там особенного нет, ни в сексе, ни в этих молодых людях.
– Кто на кого оказал более сильное влияние – Маяковский на Есенина или наоборот? Повлияло ли самоубийство Есенина на Маяковского?
– Не думаю. Я думаю, что покончить с собой в подражание кумиру может только зеленый подросток. У Маяковского была своя стратегия самоуничтожения. И мало кто из нас на его месте сумел бы в тех обстоятельствах выжить.
Что касается влияний взаимных. Влияние Маяковского было, безусловно. Есенин, когда приехал, начал подражать всем. Вплоть до Городецкого. И он подражал, конечно, Маяковскому. Вот этот дольник. … Ничего страшного нет: он у него зазвучал не по-маяковски.
Я просто понимаю, что общение между ними было совершенно невозможно просто в силу разных очень модусов. Есенин в обычной жизни, будучи трезв, хитрил, лукавил, запирался. Однажды ему Рюрик Ивлев сказал, что у него хитрые глаза. Так он пришел в негодование – неужели это так видно?! Это его очень смущало. Хотя Ивлев говорил: «Да ладно, да нет, наоборот, я хотел сказать, что раз у тебя глаза такие хитрые, то ты как бы признаешься в том, что ты хитрый…» Но уже прежней близости не было.
Он был действительно очень хитрый человек. Маяковский при всей своей грубости – тонкий и ранимый подросток. Есенин при всей своей нежности с самого начала хитрый рязанский мужик, жадный, умный, расчетливый. Поэтому в обычной жизни он бы от него запирался. Общение могло бы возникнуть, если бы они выпили. Но тут не повезло, потому что Маяковский не пил.
Они встречались. Это случилось за месяц до смерти Есенина, тогда Маяковский подумал, что надо его спасать, и спасти, естественно, не смог.
– Не забудьте «Войну и мир», а не только «Воскресение». Даша, 10 класс.
– Дашенька, друг милый, я-то расскажу, но от необходимости читать «Войну и мир» вас это не спасет.
– Мариенгоф в книге пишет, что кроме «Капитанской дочки» Пушкина Есенин ничего не знал о Пугачеве. Как вы к этому относитесь?
– Нет, конечно, знал. Не только по «Капитанской дочке». Во-первых, он, конечно, читал «Историю Пугачевского бунта». Но самое главное, что он в себе мог многое обнаружить достаточно похожее, и поэтому только за поэму и взялся. Толстой тоже ничего, как выясняется, не знал об эпохе 1812 года, но все нашел в себе.
– Расскажите о смерти Есенина.
– О смерти Есенина очень много написано. Конечно, это самоубийство. Конечно, никакого убийства там не было. Конечно, люди, желающие какого-нибудь убийства, видят «черного человека» и не понимают, что это зеркало. Отсюда все их проблемы. Главная их проблема, что они не повесятся никогда, поэтому они не понимают, как это делается. Нам приходится их терпеть.
– Скажите, почему вы скептически относитесь к теории Гумилева?
– Да я не очень скептически к ней отношусь, потому что это не теория. Это прекрасное фэнтези, так сказать. Всякая теория имеет прогностическую функцию, эта не имеет. Всякая теория имеет коренное объяснение, эта не имеет. С критерием научности там все тоже очень сложно. Это хорошая, красивая, убедительная теория, и очень простая, в этом ее главное достоинство и главный же недостаток. Лев Гумилев принадлежит к особенному русскому жанру. Это жанр тюремной теории всего. Я вот в статье в журнале «Дилетант» пытаюсь об этом написать. Когда русский человек, русский интеллигент особенно, – чем он не хотел быть, но был, – ввергнут в страшные обстоятельства и лишен контакта с мировым искусством и мировой наукой, он пытается объяснить себе происшедшее, объяснить себе все. Даниил Андреев создает свою «Розу мира», Панин – теорию пустот и густот, которая якобы лучше, чем даже теория относительности, а Лев Гумилев сочиняет этногенез и биосферу Земли. Это нормальное совершенно явление, но не имеет никакого отношения к науке: это проходит в сфере духовидения. «Этногенез и биосфера Земли» – произведение того же жанра, что «Властелин колец» Толкиена. Это можно воспринимать как литературу, и слава богу. Но никому не советую воспринимать это как руководство к действию. Но литература ведь не для того, чтобы у нее учиться, а для того, чтобы наслаждаться. Чему и учит нас Есенин.