— У меня будет иначе. Только помогите. Оживите ее, — страстно и заискивающе просил Просиков.
— Оживить? — пожал плечами Пигмалион. — А надо ли?
— Поймите, я люблю ее. Ну зачем ей стоять в сквере?
— Ваша целеустремленность делает вам честь, но ваша самонадеянность… — покачал головой Пигмалион.
— Каждый велик на своем месте.
Будто осененный предвиденьем, он внимательно, с профессиональной дотошностью оглядел Просикова.
На губах заиграла ироническая усмешка.
— Почему бы тогда, коль вы ее так любите, самому не превратиться в монумент? А я поставлю вас рядом, и будете вместе навечно.
Оглушенный советом, Сергей Антонович до петухов просидел на скамейке. Он думал. Взвешивал про и контра. Дифференцировал. Интегрировал.
Понятно, он не оставит оранжевую мечту. Но потом… Потом…
Он решился…
Он не мог сказать точно, сколько дней, ночей не выходил из лаборатории, сколько раз валился от усталости на доброжелательный бок синхрофазотрона. Но он добился своего. Он добился своего, Сергей Антонович Просиков!
Пигмалион явился, когда Просиков принимал ванну. В туго набитом саквояже лежали инструменты.
— Я готов выполнить условие, — деловито сказал скульптор. — Как желаете выглядеть? Как подруга — с лепесточками или в костюме?
Сергей Антонович покраснел и стал демонстративно натягивать праздничную черную пару.
А через месяц рядом с Галатеей вырос величественный гранитный Просиков, увенчанный лавровым венком лауреата.
Он вел скромное существование в сквере. Отдыхал от лабораторных бдений и наслаждался лицезрением любимой. Ему впервой открылась красота спящего города с ночниками звезд над остриями башен. Он дивился хрупкости алых пионов, вслушивался в говор моря. Мир неожиданно предстал огромным, полным значения.
— Как чудно оттеняет мраморную богиню эта гранитная глыба! — восхищались прохожие.
Так продолжалось бы бесконечно. Только однажды он обнаружил, что оранжевое зарево над Институтом исчезло. Он, он зажег его там! И теперь почему-то оно погасло!
Мир, открытый им, потускнел. Он чувствовал себя одиноким и ненужным. Ему снились лабораторные стены, хороводы формул, опыты. Ему отчаянно хотелось того, чему он служил всю жизнь.
Не отрываясь, всматривался он в небо над лабораторией. И утро приносило новые тревоги и вопросы.
— Неужели не могут наладить? Перепутали? Не доделали? Не разобрались?
Отдохнувший мозг работал лихорадочно и упоенно. Рождались идеи. Монтировались схемы. Возникали доказательства, гипотезы. Он безошибочно перебирал числа, подставлял, выводил.
И рвался на испытательный полигон…
И пытался проверить.
И стремился доказать.
… Когда Пигмалион навестил Просикова, он понял все без слов.
Пигмалион легко ударил по граниту волшебной палочкой. Не веря своему счастью, Сергей Антонович опрометью бросился из сквера.
Он бежал, бежал, а навстречу поднималась огромная радуга.
Просиков с трудом отыскал в многоцветье тоненькую оранжевую полоску.
Она казалась ему единственной. Прекрасней всех чудес света.
СМОТРИ СЮДА
Смотри сюда! Да, да! Гигант — ничего не скажешь. Крытый стадион! Хочешь хоккей, хочешь футбол. И ни одного столба! На конкурсную премию два месяца в Гаграх отлежались, Вере дубленка, мне кожаное пальто, Вадьке — мотоцикл «Ява».
Смотри сюда! Котельная! А где труба? Нет. Труба трубе. Без дыма. Полгода не спал — думал. Это куртка на меху, Верины французские сапожки, Вадькин транзистор.
Смотри сюда! Оригинально! Между прочим, театр. Вот так-то! Отделка фойе — замшевый макинтош и набор югославских рубашек. А зал, потолок, стены — да ты смотри сюда, смотри! Чудно! Так, зал — японские часы фирмы Сейко (слышишь, тикают?), и — вторые, швейцарские, вроде брошки, их Вера с цепочкой на шею вешает.
Что, говоришь? Труппа подобралась? Актеры? Шекспира освоили, Гамлет? Э, ерунда! Знаю всех. Отелло, Дездемона. Давят друг друга. Ну и что? Копеечное дело. Самое большее — цветы и обед в ресторане за счет поклонников.
Лучше смотри сюда! Сцена — соображаешь? Поднимается, опускается, крутится! Прозрачный экран, прочее. Мой сосед, инженер, отхватил за нее цветной телевизор. А кстати, портной, закройщик здесь мимоходом двухкомнатный кооператив сварганил. Он шил и принцу, и папаше Лиру, и мамулечке Макбет, всей семейке.