— Пуговички принесли? — неожиданно ошарашивает закройщик.
— Как, еще пуговицы? Времени нет. Заворачивайте. Обойдусь.
— Как обойдусь?! — изумляется закройщик и откуда-то приносит самые модные пуговички.
Выскакиваю из ателье и прямо в будочку чистильщика обуви. Профилактика моим туфлям в такой день небесполезна. Чистильщик лениво перебирает банки с кремом. Я нетерпелив:
— Давай, давай. Пусть кое-как.
— Почему кое-как? Кое-как нельзя, — оскорбляется он и за секунду наводит ослепительный блеск.
Тут меня осеняет. Такси, портной, чистильщик — всюду стоило сказать одно, как делалось наоборот. Кажется, я проник в великий секрет обслуживания.
Решаю немедленно проверить догадку. Заворачиваю к мясному ларьку.
— Любезный, — говорю мяснику. — Организуй килограммчик. Конечно, из костей. Мой Полкан обожает кости. А я обожаю Полкана. Мы будем вместе с ним закапывать их в песочек.
Мясник оторопело взвешивает филе без единой косточки.
Лечу в домоуправление. Ежедневно я умолял сделать ремонт. Теперь держись!
— Знаете, — потягиваясь, рассказываю домоуправу. — Просто чудесно. Просыпаешься: штукатурка падает, как шрапнель, пыль, как пороховой дым. Представляешь себя на поле брани. Бородино. Редут. Французы тут как тут. Мечтаешь. И кирпич — бац по голове.
— Митя, Федя, Ваня, — шепчет побледнев домоуправ. — Мигом на хватеру гражданина. Плачу сверхурочные.
В цветочном магазине я обнаглел.
— Хризантемы, глицинии, ландыши — какая бяка. Я хочу подарить невесте букет верблюжьих колючек и репейника. — И вышел с пышным кустом белых роз.
До парикмахерской я добрался усталым от собственного величия и могущества. Поглаживая свою гордость — густые кудрявые волосы, коротко бросил:
— Брить не надо. Голову под нулевку, — и блаженно закрыл глаза.
Когда я открыл их, в зеркале передо мной сидел щетинистый лысый субъект с перепуганным птичьим лицом.
Как выяснилось, парикмахер еще не усвоил правил бытового обслуживания.
ОПЯТЬ УШЕЛ
Потапов громыхнул щеколдой и вышел на улицу. До открытия кассы оставалось еще полчаса, и он неторопливо побрел мимо зеленых палисадников. Все вокруг было знакомо, каждодневно. И медленно плыли, цепляясь друг за дружку, привычные думы.
Основных мыслей у Потапова было пять. Он их знал наизусть, но от этого они ему не были противны. О поселке (ладный, лес, речка, божье место!), о дочери (в Москву забралась, зачем?), о хозяйстве, о работе, о своей жизни (совсем неплохая, многим завидная).
Над ухом настырно зажужжало:
— Ты бы пропесочил председателя. Пусть засыплет или понасосит лужу.
— Где нам! — страдальчески морщась, двумя руками отпихивал комариную стаю сотрудник районной газеты Валера. — Вы бы, дядя Петя, сами написали. Как голос масс.
— А что, — сказал Потапов, — можно. Это была новая мысль, хотя и не основная. А нового он не чурался.
Потапов за пятнадцать минут до отправления поезда продал десяток билетов и закрыл окошечко. Станция небольшая, тупиковая, всего два пассажирских в сутки. Теперь свободен до 17.00, когда пойдет рабочий состав.
Он пошутил с уборщицей Феней, помог кладовщику, покрутился возле разгружавшегося товарняка и заглянул к свату, жившему неподалеку. Там и пообедал.
Пропустили по стопарику, съели две жирные селедки баночного посола (у них в Москве очередь, у нас сколь хочешь), умяли миску вареной картошки с мясом, запили чайком. После еды чуток подремали.
Вернулся домой к шести. В комнатах было пустынно — старуха загостилась в городе.
Потапов почистил хлев, насыпал свежего зерна курам, поднял две бадьи воды из колодца — долил в бочки, прибил отскочившую планку.
Он вспомнил разговор с Валерой и почувствовал ответственность.
— И впрямь из лужи малярия пойдет или какая другая болезня. Ишь, комарник развели!
Он достал чистую тетрадь. Сел за стол. Почеркал, почеркал: в голове всего много — а в тетради одни клетки.
Потапов свернул козью ножку. Задымил. Задумался. И придумал хитрость.
Он залез на стул и сгреб со шкафа пыльную груду газет и журналов — все больше дочка баловалась. Читал истово, внимательно. Искал всякие критические реплики, материалы «Под острым углом», фельетоны. Полюбившиеся фразы, умные словечки выписывал на отдельный листок.
Работа увлекла его. В муках рождалось прекрасное детище. Он разбавлял газетные строчки своими редкими словами, ловко подставлял в чужие гладкие абзацы предложения о комарах и луже. А концовку о том, куда смотрит райисполком и сколько он не туда будет смотреть, — переписал целиком, решив, что эта штука обязательная, коль повторяется везде.