Немного задержался на заголовке «Лужа и Пчелкин» (Пчелкин — фамилия председателя колхоза) «Пчелкин в луже», «Комар и Пчелкин». Остановился на «Комар, лужа и Пчелкин».
Потянулись будни. Потапов словно забыл о своем произведении. Продавал билеты, хлопотал по хозяйству. Навещал свата.
Но потихоньку его стало одолевать смутное любопытство. Он уже с особым ощущением листал газету и с некоторым разочарованием откладывал в сторону. «Не время, — рассуждал он. — Пока обсудят. А может, приедут, глянут».
Но, примерно, через месяц странная лихорадка охватила его. Потапов уже не ждал газету дома, а бежал на почту. Он обшаривал глазами, сердце замирало, наткнувшись: «Пчелы в мае», «Комары острова Суматра» — и стремительно падало — не то.
Он стал нервным. Ни с того ни с сего поругался с начальником, чего не случалось много лет. И то обида брала его, то казалось — письмо затерялось. Спал плохо, по ночам иногда вставал, находил черновичок — и вновь вспыхивал огонек — красиво писано!
Кончилось лето. Застучали осенние дожди. На душе у Потапова было тяжело, муторно.
И вдруг… Буквы прыгали, далекие, незнакомые. И подпись внешним видом казенная, только на слух собственная. Но все на месте: и комары, и лужа, и Пчелкин.
Он шептал, повторял статью, аккуратно складывал листы и тут же разворачивал, осторожно разглаживая изгибы.
На станции его поздравляли. Колхозники хвалили. А председатель при встрече укоризненно сказал: «Что ж ты, Петр Иванович. Я, что ли, лужу напустил? Кто ж виноват, что река в половодье овраг затопила?»
Потапов ходил именинником. Немного даже очумелый от всенародного признания.
Но постепенно наваливалась страшная пустота. Исчезло ожидание. А все, что было до него, казалось тусклым, незначительным. «Экая глухань, — тосковал он. — Экая скучища. Никаких событий! В этой реке то и хорошего, что утопиться».
Выручил сосед Кузьма: «Кому рассказать — не поверят, — поделился он, гостеприимно распечатывая бутыль самогона. — Кабан-то мой, Борька, вернулся! Неделю как убег, шастал по лесу, а вчера воротился. А с ним заяц-русак и вот эта здоровая такая корова с рогами, которых из заповедника выпустили, — лось. Чего с ними делать? Выгнать? А может, тут тайна научная? Как они за Борькой увязались? Что ли, он им знак подал? Хрюкнул по-особому?»
Хотя после самогона в голове шумело, Потапов не стал откладывать дела в долгий ящик. На стол со шкафа спустились порыжевшие кипы, зашуршали страницы.
На сей раз он тщательно изучал рубрики «Удивительное рядом», «В мире интересного», «Хотите верьте», «Обо всем понемногу». Вояж кабана в лес и чудесное возвращение славно укладывались в заметочку «Блудный сын». Наутро Потапов сфотографировал беглеца с товарищами, и через день два пакета отправились в путь-дорожку: один в областной город, другой в столицу.
Опять жизнь стала многозначительной, глубокой. Сидел ли он в кассе, доил ли козу, спорил со старухой, — это был не просто Потапов, а Потапов, ОЖИДАЮЩИЙ ИЗВЕСТИЙ.
Он снова и снова бегал на почту, вздрагивал от надежды, хворал от сомнений и отчаяния. Он дивился знакомым, родственникам: как живут без большой цели, без ожидания. И без награды. Почти в одно время ему принесли две газеты: в обеих обольстительнейшим киногероем улыбался Борька.
Теперь Потапова в поселке называли не иначе как писателем. Но он не загордился.
Все так же выходил Потапов из дома за полчаса до открытия кассы. И плыли, цепляясь друг за дружку, основные думы, по счету ровно пять. Но он словно взобрался на пригорок. И с него иначе увидел и поселок, и работу (более для увечного, неспособного), и хозяйство (гнешь горб ради желудка!).
Он забросил козу, огород, курей. Часами сидел над чистой тетрадкой (а чего писать не знал).
— Ты, что ли, заради славы маешься? — робко спросила не на шутку встревоженная жена.
— Дура, — печально ответил Потапов, — при чем слава? При чем?
Ему как-то ближе и роднее стала дочь: мотается на электричках, час на службу, два назад, а не жалуется — интерес. Он до отвращения возненавидел селедку баночного посола.
Весенней слякотной ночью, когда стало вовсе невмоготу, он, выпив для храбрости, пробрался на соседний двор. Задобрив собаку принесенной телячьей ляжкой, ковырнул гвоздем замок на хлеве.
Кабан долго и упорно не понимал намеков. А потом, понукаемый ударами, нехотя выбежал за ворота и засеменил к лесу.