— Война и книги, — внезапно громко произнес Илья в камере СИЗО, тем самым заставив своего сокамерника встрепенуться.
— А? Что? — спросонья забормотал тот, оглядываясь по сторонам, не понимая, где находится.
Кизименко заулыбался: неловко вышло, но забавно. В голове чуть просветлело. Первое беспокойство от знакомства с Лёхой утихло. Тот замялся, наконец-то проснулся. Взглянул на Илью и, не зная, что сказать, спросил то ли самого себя, то ли собеседника:
— Интересно, который сейчас час?
Посмотрел на руку — часов не было: все лишние предметы забрали при досмотре.
— 12:50, — уверенно ответил Кизименко.
— Сколько? Да ты гонишь, откуда знаешь? — с недоверием взглянул на него Лёха.
— Ну, смотри, меня из милицейского участка забрали в 11:15. Везли до Лукьяновки где-то полчаса. Потом 15–20 минут оформление, меня привели в эту камеру пусть в 12:05. Пока я тут осматривался, привели тебя — где-то в 12:35. Мы несколько минут поговорили, и ты задремал. Значит, сейчас 12:50, — провел нехитрые расчеты Илья.
— Э-э, а у тебя что, часы есть, братэло? — задал логичный вопрос собеседник.
Илья еще раз улыбнулся.
— Нету, я время считаю, — разоткровенничался он.
— Гх, как карты, што ли? У тебя шо, минуты кропленные? — усмехнулся Лёха, но не стал вдаваться в подробности.
А между тем стоило. С того момента как первый заключенный огласил время, пройдет три часа. Эти часы станут для них столетиями. Будто в незримой для себя ипостаси, время потеряет ритм, изменит свое течение. Ни Илья, ни тем более Лёха еще не догадывались, к какой череде нагромождений приведет их этот день. За эти сто восемьдесят минут произойдет то, что никогда не смогло бы случиться за всю их долгую жизнь.
Где-то в голове у Ильи щелкнул незримый часовой механизм. С каким-то неведомым для себя жгучим желанием или первобытным зовом он начал отсчитывать время, складывать в одну кучу ворох секунд, подкидывать дрова минут, чтобы позже в один миг поджечь их, не задумываясь о последствиях.
Итак, минута первая. Оба ничего не говорили. Илья подумал, что нужно помалкивать. Воспоминания о фотографии вызывали в его сердце смуту, а Лёхе просто нечего было сказать. Он всегда находился как бы между двух реальностей, распластывался мостом в мирах, где неизменно был чужим.
Кизименко заерзал. Беспокойство охватило его, это чувство он испытывал всего несколько раз в жизни.
Однажды, когда ему исполнилось 15 лет, он ощущал подобный трепет. День на календаре — 26 мая. Полдень, воскресенье.
— Моя первая книга, которую я читал сто раз, не меньше, называется… Только не смейся, — говорил он своей первой девушке Тане.
— Хорошо, не буду, — улыбалась она и смотрела на него с обожанием.
— Это «Карлсон, который живет на крыше», — проговорил он и сам усмехнулся. — Знаешь, я ее столько раз читал, что, бывало, сажусь обедать, открываю с любого места и жирными руками перелистываю. Из-за этого она вся была в расплывшихся пятнах.
— Я даже не могу определить, смешно это или нет, — выдала Таня.
— Не знаю, что я там искал. Наверное, просто Карлсон — это тот, кто всегда живет над чем-то — над миром, крышами, пределами людского существования. Может быть, я хотел быть таким, — произнес парень и замолчал.
С Таней он познакомился в библиотеке — захудалой, небольшой, в питерском районе Ржевка-Пороховые. Пыльные ряды хранили в себе журналы 90-х годов — «Звезда», «Нева»… По каким-то неведомым причинам библиотекари не выбрасывали старые издания, хотя их давно списали из библиотечного фонда. В тот день он ходил между полками, доставал потрепанные, пожелтевшие журналы, читал оглавления и усмехался. «Один день Ивана Денисовича», эмигрантские записки Сергея Довлатова, стихи Евгения Рейна — все это в одном месте он еще никогда не встречал. Позади себя услышал женские голоса — зрелая тональность слов, будто звуки старого музыкального инструмента, и звонкие, как журчание ручья весной, нотки.
Илья выглянул из-за стойки с книгами. Молодая девушка, с виду на пару лет старше его, теребила в руках толстую книгу, смотрела на страницы и о чем-то спрашивала у библиотекаря. Та указала пальцем в сторону Ильи. Он моментально спрятал голову за стойку и растерялся, будто его пристыдили. Через минуту Таня уже стояла возле Кизименко и искала нужный ей том. Парень с интересом разглядывал ее: голубые глаза, прямой нос, длинные светлые волосы, волнами спадавшие на плечи. На переносице — дешевые пластиковые очки. Длинная сиреневая вязаная кофта прикрывала талию, но видно было, что девушка худощавая.