Мне идти в четвертый класс, школа была тогда одна на весь город, так что я, можно сказать, входил сразу в городское общество. Но первым знакомцем сделался сосед по дому, из четвертой квартиры, Игорь Шальнев. Отец у него работал бухгалтером на заводе. Мы были ровесники, и он тоже в четвертый перешел, и потом мы за одной партой сидели семь лет.
Сошлись мы без всякой подготовки. Я как-то утром по лестнице спускался, скрипучая такая лестница, а он из своей квартиры вышел с кружком от конфорки с кухонной плиты и железным прутом с крючком на конце - была тогда мода катать кружки и обручи по тротуарам. Левой рукой задашь обручу начальную скорость, подцепишь его крючком и катишь, а он звенит. Если человек семь кучкой обручи катят - целый оркестр, приятно слушать.
Увидел он меня, и спрашивает:
- У нас живешь?
- В шестой квартире.
- Ты кто?
- Толя Серегин, - говорю.
- Это тебя так мама-папа зовут, а взаправду как? Я сообразил, о чем он, отвечаю:
- Серьга. - Так меня в Москве на Малой Бронной прозвали. - В те времена все ребята: поголовно клички имели, я по большей части от фамилии. Он говорит: Я - Эсбэ.
- А что это - Эсбэ?
- Справочное бюро сокращенно. Я все знаю.
Ну я, конечно, не очень-то поверил, москвичу баки забить - голову заморочить - не так-то просто, но вообще-то скоро обнаружилось, что он действительно знал много таких штук - мне и не снилось. Он показывает свой крючок и конфорочный диск, спрашивает:
- Умеешь?
- Нет, - признаюсь.
- Аида, покажу.
Он повел меня на ту улицу, где кирпичные дома стояли, - это центральная улица была, Горького, как в Москве. Только на ней асфальт и имелся.
За час освоил я это дело, и поговорили мы о том о сем. Он, между прочим, спросил, есть ли у меня поджига, а я и не слыхал, что это такое.
- Эх ты, Серьга! - сказал мне Эсбэ, как больному, - Хочешь быть жертвой, да?
Я не ведал, что значит стать жертвой, даже слова такого никогда не встречал, поэтому, чтобы не выдать своего невежества, задал неопределенный вопрос:
- Почему?
- Без поджиги тебя кто хочешь может подстрелить. Аида!
Он повел меня к сараям и там, в закутке, вынул из кармана своих штанов револьвер, ненастоящий, конечно, но очень красивый - глаз не оторвешь.
- Это браунинг, - говорит. - У меня есть еще маузер, вот такую доску с двадцати шагов насквозь пробивает, и пуля улетает дальше. - И показывает пальцами - доска получается сантиметров пять толщиной.
Я уже освоился с ним немного и подначиваю:
- За горизонт улетает?
Оказалось, напрасно подначивал.
У Эсбэ уши сделались розовые - оскорбился. Достает из другого кармана коробок спичек, прилаживает одну спичку к револьверу - там на деревянной рукоятке маленькая скобочка из стальной проволоки, спичка втыкается так, чтобы головка легла на прорезь, сделанную в казенной части ствола.
- Отойди! - командует.
Я стал у него за спиной. Он чиркнул коробком по спичке, вытянул руку, и тут как бабахнет - в ушах зазвенело.
Стрелял он в стенку сарая шагов с семи. Доска была не в пять сантиметров, но в два сантиметра - это как минимум.
Продул небрежно дуло (мы ствол дулом называли), подошел к стенке, ткнул пальцем и приглашает меня этак сквозь зубы:
- А ну смотри.
Я посмотрел: дырка, аккуратная такая. Он говорит:
- Понял? А у маузера дуло в два раза длинней.
Теперь, наверно, уже у меня уши покраснели и вид был как у оплеванного, потому что Эсбэ поглядел на меня и сжалился.
- Ладно, - говорит, - тебе нужно сделать поджигу. У меня есть трубка - во! - Он оттопырил вверх большой палец правой руки, а тремя пальцами левой как бы посыпал его сверху - это означало "на большой с присыпкой", по-нынешнему высший сорт или товар повышенного спроса, что ли.
Мы пошли в наш общий длинный сарай, в клеть под номером четыре, и первым долгом он показал мне свой маузер, который извлек из тайника в углу, за поленницей душистых колотых дров. Это была, уверяю вас, замечательная вещь.
К обеду я тоже был вооружен браунингом. Изготовил его Эсбэ, но я наблюдал внимательно и так освоил процесс производства, что позже сам стал порядочным оружейным мастером.
Очень вкусно выходило все у Эсбэ. Материалов и инструментов было в специальном ящике множество.
Он сам остался доволен своей работой, а обо мне и говорить нечего. Но Эсбэ на этом не остановился. Достал из ящика два коробка спичек и начал обстругивать серу о дуло - она падала в ствол. Потом высыпал серу на клочок газеты, вынул из ящика заткнутый тряпочкой винтовочный патрон, из него отсыпал немножко пороха и смешал его с серой, а смесь ссыпал в ствол. Из газетной бумаги слепил пыж, загнал его коротеньким шомполом в ствол, легонько утрамбовал. Потом вынул из ящика мешочек - в нем оказались самолитные свинцовые пули самых разных калибров.
Он выбрал подходящую, опустил в ствол, загнал еще один пыж и сказал:
- Сейчас попробуем.
Мы пошли через болотце, лежавшее сразу за сараем, к заброшенной будке, неизвестно зачем стоявшей посреди огромного пустыря.
Эсбэ, как в первый раз, велел мне стать у него за спиной и выстрелил по будке. Смятую пулю мы отыскали внутри, и Эсбэ протянул мне поджигу.
- Хороший браунинг, - авторитетно объявил он при этом.
Мы вернулись в сарай и зарядили оба браунинга. Обстругивал я спички и размышлял. И выходило так, что все знаменитые затеи Тома Сойера - просто девчоночьи игрушки. Эсбэ, пока мастерил браунинг, кое-что рассказал про город и его малолетних и уже не очень малолетних обитателей, обрисовал расстановку сил. Тут по-настоящему пахло порохом, без всяких шуток.
Дело вот какое.
По другую сторону железной дороги строился еще один большой завод, народу там было если и поменьше, чем по эту, то ненамного. Стройка существовала самостоятельно и как бы не входила в состав города. Из-за чего возник конфликт между стройкой и городом, толком никто уже не помнил, но, в общем, предлог был мелкий. Стороны не тревожили друг друга, пока не нарушалась граница, то есть городские не могли безнаказанно перейти через железную дорогу на территорию стройки, и наоборот. Но раз, а иногда и два раза в год, обязательно летом, происходили генеральные сражения на обширном поле километрах в двух от города.