Вера нашла в коридоре свой рюкзак и, достав полотенце и зубную щетку, которые она предусмотрительно взяла с собой, вышла на кухню.
– Доброе утро.
– Доброе, – сказала баба Зина, которая уже хлопотала у плиты. – Умывайся – и завтракать.
– Можно я приму душ? – спросила Вера. – У меня полотенце есть.
– Я тебе полотенце уже приготовила. На двери висит – полосатое.
– Спасибо, – сказала Вера и потерла кулаками заспанные глаза.
Глупо таскать с собой в рюкзаке мокрое полотенце. Вера приняла душ и села завтракать, потому что баба Зина уже позавтракала с Шуркой, которая, как выяснилось, ушла раньше, чтобы перед школой зайти домой за учебниками.
Баба Зина сварила для Веры два яйца всмятку и приготовила сырники.
– Вот это да, – удивилась Вера, увидев такое изобилие. – А мы утром овсяную кашу едим из пакетика – такая гадость.
Баба Зина оставила ее замечание без ответа.
– Баба Зин, – сказала Вера, прожевав сырник, – а у тебя родные есть?
Вера знала, что это бестактно, но уж очень ей было интересно, откуда у бабы Зины эта привычка – сырники по утрам готовить, и какие сырники. – Муж был, – сказала баба Зина.
– А он где?
– Умер. В сорок шесть лет. Встал утром, вышел из дома и умер – инсульт. Он авиаконструктором был. Высокий пост занимал.
– А дети?
Любопытной Варваре, как известно, на базаре оторвали нос – и Вера не раз об этом слышала. Вообще, любопытство не было ей свойственно. Родители воспитывали ее в строгости, и, будучи человеком замкнутым, она редко задавала вопросы. Но с бабой Зиной Вера не чувствовала привычной скованности. И потом, уж очень она хотела понять, почему у бабы Зины муж был, а детей нет.
– Хотели детей. Но не выходило. Врачи сказали, бесплодие. Но мы до последнего надеялись. А когда стало ясно, что уже не выйдет, потому что возраст пришел, хотели из детского дома взять.
– А почему не взяли?
– На это время нужно – это не так просто. А тут как раз муж умер. А одной куда мне ребенка – его накормить надо, обуть, одеть, а я не работала.
Вере было неловко, что она об этом заговорила, и, чтобы как-то загладить свою вину, она сказала: – Зато у тебя собаки – они тебя любят. Собаки – как дети.
– Вроде как дети, – согласилась баба Зина. А все таки человеку без семьи нельзя. Одному быть – хуже нет.
«Странно, – подумала Вера, – как бывает: одному, казалось бы, и детей заводить не стоит, как ее отцу, например, а вот тебе, пожалуйста. А другому сам Бог велел детей иметь – а он один. Разве баба Зина была бы плохой мамой? А бабушкой? О такой бабушке только мечтать. Она и накормит, и постирает. И поговорить с ней можно – не то что некоторые. Разве это справедливо?»
– Ешь, – сказала баба Зина, – а то в школу опоздаешь.
– Ага, – согласилась Вера и, чтобы не продолжать этот разговор, сунула в рот сырник.
В школу идти нельзя – она это знала. Ее отец не был бы ее отцом, если бы первым делом не побежал в милицию. А что он им сказал? Пропала – и все, наверняка. Вряд ли он сказал, что она сама ушла из дома. Значит, ее уже ищут. Вера слышала, что розыск объявляют на третьи сутки, не раньше. И если ее еще никто не ищет, то в любом случае в школе о ее исчезновении уже знают. А если отец, чтобы не запятнать, как он выражается, свое доброе имя, решил не сообщать в милицию и вообще никому не говорить, он просто придет в школу и там будет ее ждать. Вера понимала, что рано или поздно ей все равно придется вернуться домой, но сейчас она старалась об этом не думать.
В школу-то идешь? – спросила баба Зина, как бы угадав ее мысли.
– Не знаю. – Вера пожала плечами.
– Я тебе дам «не знаю», – рассердилась баба Зина. – Хочешь, чтобы выгнали? А потом что будешь делать? Дворы подметать?
– Можно и дворы, – сказала Вера, просто чтобы что-то ответить.
– Ты метлу-то в руках держала?
Вера молчала.
– Вот и я нет. Это тоже уметь надо. Дворы она собралась подметать. Ешь – и в школу. Ясно?
- Ясно, – сказала Вера.
Спорить было бесполезно. Но учиться она сегодня не пойдет – это понятно. Чтобы отец на глазах у всей школы устроил ей сцену? Ну уж нет.
– После школы домой иди, – сказала баба Зина, – послушай старуху. Родителей не выбирают они у тебя одни. Когда плохо будет, все равно к ним придешь. Домой иди, поняла?
– Поняла.
Вера оделась и, сунув в рюкзак бумажный сверток, который дала ей баба Зина (бутерброды), вышла на лестницу.
– Ну, иди, – сказала баба Зина и, перекрестив Веру, закрыла за ней дверь.
«Набожная», – подумала Вера, уже когда выходила из подъезда.
И поеживаясь от холода, погрузилась в размышления о Боге. Она часто об этом думала, потому что хотела понять, есть Бог или нет. С одной стороны, выходит, что есть, потому что не может не быть. Но с другой стороны, как это проверить?
«Нет, Бог есть, – думала Вера. – И когда человеку плохо, Бог посылает ему бабу Зину, Шурку и Полкана – чтобы человек не чувствовал себя так одиноко на этом свете. Чтобы он не умер от голода и холода – ночью, один, на улице».
Вера вышла из автобуса и направилась к метро, хотя ехать ей, в сущности, было некуда, потому что в школе – она это понимала – ее ждал отец.
«А между тем, – думала Вера, – сколько людей умирает от голода и холода. И никому нет до этого дела. А Шурка? Как быть с ней? А бездомные дети? Вон их сколько на улице – грязные, никому не нужные. Мы уже привыкли и давно внимания на них не обращаем, потому что всем помочь нельзя, и мы, если разобраться, тут ни при чем. Но если Бог есть, разве он не должен помогать людям? Куда он смотрит? Нет, Бог есть, – думала Вера. – Не может не быть» .
13
От «Речного вокзала» Вера по прямой доехала до «Маяковской» И вышла на улицу. От американского посольства к площади Маяковского один за другим, непрерывным потоком неслись автомобили, но большинство из них в последний момент ныряло в тоннель, чтобы потом выбраться наверх с другой стороны Тверской улицы и поехать дальше, вверх по Садовому кольцу. В метро Вера не раз видела, как на одной из станций Кольцевой линии, распространяя неприятный запах, в вагон заходит немытый человек в ботинках, у которых подметки подвязаны бечевкой, и, если есть свободная скамейка, ложится, закрывает глаза и засыпает – поезд несколько часов будет кружить по кольцу, и можно спокойно спать, не опасаясь, что на конечной станции тебя высадят. Так же можно гулять по Садовому кольцу: если пойти направо, то к вечеру снова придешь на площадь Маяковского - наверное, это забавно, но вряд ли кому-то придет в голову гулять по Садовому кольцу холодным ноябрьским утром. Вера пошла вниз мимо театра Сатиры и дома Булгакова, а потом повернула налево и, миновав сквер, вышла на Патриаршие пруды. Она любила это место, но в такую погоду и тут делать было нечего. В темной воде отражались голые деревья. Дул ветер, и пруд, покрытый рябью, был – похож на пейзаж, написанный неровными мазками, как это делали импрессионисты, работы которых Вера видела в Третьяковской галерее. Но оранжевый дом, который, отражаясь в мутной воде, казался болотного цвета, и серое, в грязных разводах небо – все это имело мало общего с их картинами, где преобладали радужные краски и было много света.
Вера села на лавочку, но уже через минуту почувствовала, как коченеют ноги. Посидев немного, она обошла вокруг пруда и повернула в переулок. Если идти прямо, там будет перекресток, где раньше была столовая – Вера иногда обедала там после школы, а оттуда рукой подать до кафе, где она когда-то была с Лизой. – Вера с удивлением заметила, что, как она ни сопротивляется, ноги сами несут ее в школу отсюда до ее школы десять минут ходьбы. Но дудки – в школу она не пойдет. Вера вспомнила, как была с Лизой в кафе. «И ты каждый день ездишь в такую даль? – удивилась Лиза. – У нас тоже есть английская школа». И она права. Вот именно, права. Только ее ненормальным родителям могла прийти в голову эта идиотская мысль – отдать ее в школу, которая находится так далеко от дома, потому что там, видите ли, училась мама, потому что они, видите ли, считают, что эта школа лучше. А ее кто-нибудь спросил? Нет, никто. И она каждый день должна ездить к черту на кулички. Нет, ее никто не спросил, потому что ее вообще никто никогда ни о чем не спрашивает. Но это не может продолжаться вечно. Хватит. Она взрослый человек и сама способна решать, как ей жить.