Причем сделали все так хитро, что виноватыми оказались дорожные рабочие, многих из которых незаслуженно казнили. Любовная история Бушры на самом деле не оказала на судьбу Басиля никакого влияния. Он стал жертвой тех самых иранских правителей, за союз с которыми теперь так рьяно выступал обожавший его брат Махер.
Башар аль-Асад устраивал иранцев намного больше. Он был куда сговорчивее по характеру, и правители заранее облегчили себе жизнь, проложив ему, без ведома Башара, дорогу к власти, хотя и последнее точно нельзя было утверждать. Вполне вероятно, Башар знал о готовящемся заговоре, но возражать, как частенько случается в правящих семействах, где братья скорее не родственники друг другу, а непримиримые соперники в борьбе за власть, не стал.
Махер аль-Асад, похоже, до сих пор не подозревал ничего подобного, хотя не понимать было опасно. В семействе аль-Асадов, судя по всему, просматривалась некая линия, по которой умственные способности потомков давали сбой. Так, один из братьев Башара и Махера, Маджид аль-Асад, неожиданно, уже во взрослом возрасте, вдруг заболел неизлечимым психическим расстройством, все время усугублявшимся. Его пришлось изолировать от общества и от семьи.
Башар из-за своих мягкости и непоследовательности тоже страдал депрессиями. Махер, будь он постарше на момент смерти отца, мог занять место Басиля и управлять страной. Его мучил факт политической неудачи. Может быть, мужчина вполне резонно полагал, что у него могло получиться лучше. Пока он управлял Республиканской гвардией, возглавлял четвертый механизированный корпус, который был расквартирован в районе Голанских высот, подчиненные Махера убили более пяти тысяч мирных демонстрантов в Даре, стреляя по ним с танков и бронетранспортеров, а затем вообще отказались предоставить медицинскую помощь. Конечно, у них имелись личные распоряжения их непосредственного руководителя.
На самом деле Дэвид правильно рассуждал, говоря о Бушре как о единственном члене семейства Асадов, способном мудро руководить Сирией в сложившейся на Ближнем Востоке современной обстановке. Ее братья принимали во внимание свою несостоятельность, поэтому всячески отталкивали и унижали, забыв о родственных чувствах.
— Асеф, я тебя четко предупреждал о невозможности вмешательства в политические дела! — дверь в номер с шумом распахнулась и громкий голос Махера аль-Асада заставил Джин вздрогнуть. — Сколько будет продолжаться вся эта либеральная трескотня? — он подошел к столу и толкнул стул, который тут же упал на пол. — Сколько ты будешь лезть не в свои дела! Я приказал расстрелять дезертиров. Кто тебе позволил отменить мой приказ? Они бросили оружие и перешли на сторону мятежников. Дезертиры должны быть расстреляны, и все их семьи тоже. Хватит цацкаться с предателями!
— Не горячись, Махер, а лучше присядь. Вот угощайся, если хочешь. Что касается дезертиров, как ты их называешь, то эти люди вовсе не бросали оружие, а просто оказались совсем в другом месте. Не там, где мы их ждали. Надо разобраться, как произошли недавние события. Возможно, они сбились с дороги или получили не совсем точный приказ. Зачем же сразу стрелять по живым людям? — голос Шауката прозвучал миролюбиво.
— Они солдаты и должны быть там, где я их жду, а не там, где им захочется или где они случайно оказались! — коротко ответил командир Республиканской гвардии.
Джин покачала головой. Махер говорил, как избалованный ребенок, который играет в игрушечную войну и переставляет картонных солдатиков. В закрытой элитной школе, в которой учатся дети высокопоставленных сирийских чиновников, ему не объяснили, какова ценность человеческой жизни. Он вообще считал всех, не принадлежавших к его клану, пешками, чем-то вроде отбросов общества, рабов, безропотно выполняющих волю хозяев и так же безропотно погибающих по их приказу.
Шаукат, как помнила Джин, вырос в крестьянской среде. Он с детства познал тяжелый труд на иссушенной палящим солнцем земле, испытавший нищету и бедность, когда дети ложатся спать голодными, мечтая о куске хлеба, как Махер мечтал о самых современных «стрелялках» и развлечениях. Асеф, занявший высокий пост не по приказанию своего папочки, а сам всего добившийся в жизни, конечно, по-другому относился к жизни и хорошо испытал ее горькую ценность, пропитанную соленым потом тяжелого ручного труда. Он узнал ее с детства, и в этом была главная разница между мужчинами. Один твердо стоял на земле и мыслил реально, другой, избалованный родителями и обществом, витал в облаках, выдавая собственные капризы за политические решения.