— Сокровищница знаний… Ценная вещь! Весьма…
Работал Далецкий инкассатором, и это слово представлялось Виктору живым, извивающимся, тоже вытягивающим губы трубочкой. По роду службы Николай Касьянович имел дело с большими деньгами, и порой он возвращался с работы каким-то отрешённым от действительности, даже мечтательным, если можно было применить это слово к Далецкому. Он молчал, ни на что не обращая внимания, облизывал губы, потом у него вырывалось:
— Весьма крупная сумма, мм-да…
Заработную плату Далецкий всегда получал мелкими купюрами — тройками, даже рублями, перетянутыми бумажными ленточками в пухлые пачки. Это было неудобно, и Виктор понимал, что дело в самих этих пачках: Николай Касьянович долго примерялся, прежде чем разрывал аккуратную бумажную ленту.
Начало войны привело Далецкого в полную растерянность. Он внимательно слушал сводки по радио, перечитывал их в газете, долго вымерял что-то по маленькой карте, вырванной из старого учебника Виктора, и пришёптывал при этом:
— Вопреки всем предположениям… Полнейшая неожиданность…
Потом он вдруг снова стал самим собой и лишь мельком проглядывал газету, складывая губы в трубочку:
— В зависимости от обстоятельств…
Когда стало трудно с продуктами, когда цены на базаре начали расти, как на дрожжах, в лексиконе Николая Касьяновича всё чаще стала появляться фраза:
— Иждивенчество является тягостной обузой… Мм-да… Весьма…
Это говорилось куда-то в сторону, но Виктор давился куском и спешил закончить обед.
А когда в сорок втором году прекратились переводы от отца, маленькие глаза Николая Касьяновича взглянули прямо в лицо Виктора:
— Трудовые резервы предоставляют учащимся общежитие, обмундирование, обильное питание…
Но тут неожиданно поднялась всегда тихая тётя Даша. Большая, грозная, она двинулась на мужа, выкрикивая обрывки фраз:
— Недоучкой?.. Не бывать… Понял?.. Родной сестры…
Она всхлипнула и громко заплакала. А высокий Далецкий вдруг съёжился, поник и стал удивительно похож на мышь, когда она, присев, грызёт кусочек сахару, держа его передними лапками.
Через год Виктор всё же поступил на завод, — и потому, что не в силах был, не мог оставаться в стороне от всего, чем жила в эти дни страна, и потому, что ни в чём не хотел зависеть от Николая Касьяновича.
В тот самый вечер, когда Виктор отдал свой первый заработок тёте Даше, наступила резкая перемена в их отношениях с Далецким. Не Дослушав рассуждений Николая Касьяновича о пользе умеренного питания, наставительным тоном говорившихся в потолок, он вышел, громко хлопнув дверью…
Только в праздничные дни, когда являлись гости, стороны заключали негласное перемирие.
Тётя Даша приходила к Виктору на кухню, обнимала его за плечи и тихо уговаривала:
— Ну, посиди, Витенька, потерпи… Немного хоть побудь… Людей стыдно…
И Виктор шёл за ней в комнату, где, он знал, собралась всё та же извечная компания. Грузный, похожий на медведя Митрофанов, который, казалось, весь покрыт был волосами, — они мохом покрывали руки, завиваясь колечками, лезли из ушей, из ноздрей. Жена Митрофанова, не в пример мужу хрупкая, похожая на старую гипсовую статуэтку, с застывшей на лице обиженной гримасой. Третьим был Аркадий Леопольдович, с лысой яйцевидной головой, в пенсне, чёрная ниточка от которого была закинута за ухо. Время от времени он доставал из кармана большой клетчатый платок, трубно сморкался, прятал платок обратно, предварительно аккуратно сложив его, на что жена Аркадия Леопольдовича, худая, мелко завитая, в чёрном, пахнущем нафталином платье, всегда говорила с укоризной: «Кашик!» Последней, запыхавшись, громко стуча лакированными туфлями на непомерно высоких каблуках, впархивала Верочка, Вера Степановна, особа лет сорока, с ярко накрашенными губами, неестественно длинными слипшимися ресницами, имевшая какое-то отношение к театру, какое именно — Виктору было неизвестно.
— Я с вами, я с вами! — кричала Верочка Митрофанову, и жена того, бросив на Верочку откровенно ненавидящий взгляд, отодвигалась от мужа.
— Ну, дай бог, не последнюю, — как обычно, басил Митрофанов и, чокнувшись в первую очередь с Верочкой, тянул волосатую руку к Виктору: — Молодой человек!..
За первой рюмкой следовала вторая, третья, и завязывалась беседа, чуть не слово в слово повторявшая те, что были в прошлый и позапрошлый раз.
— Нет, каков мерзавец этот Михайлов! Оторвал-таки премию! — восклицал Аркадий Леопольдович и лез в карман за платком, отталкивая локтем жену, укоризненно шептавшую: «Кашик!»