– Надо точно в голову попасть, – заметил мелкий.
– Ничего, мы потренируемся сейчас.
Крупный отошел на несколько шагов и метнул кирпич в ствол сосны. Промазал, и кирпич улетел прочь, покатился, шелестя, по траве.
– Вот видишь? – укорил его мелкий и быстро засеменил за кирпичом: было ясно, что ему нравится шестерить перед другом.
– Давай ближе подойдем. Как в картошку играть, – сказал крупный.
– Точно! А картошка – это вот он будет, урод.
– Не подходи! – взвизгнул Жирмудский.
– Ага, послушались, – беззлобно сказал мелкий.
Пионеры, каждый с двумя кирпичами в руках, остановились ровно у того рубежа, куда Жирмудский мог достать своей елкой с корнем. Он крутил елку над головой, холодея от ужаса. Корень описывал в дымном пространстве косматый круг диаметром метра три, и сразу у его края стояли пионеры.
– Можно еще чуть-чуть, – заметил крупный.
Они переместились на полшага ближе. Похоже, им доставляло большое удовольствие так рисковать: теперь корень проносился в нескольких сантиметрах от их лиц.
– Не достанешь, не достанешь! – пропел мелкий пионер и широко размахнулся кирпичом.
– Стой! – приказал крупный. – Так не пойдет. Надо с разных сторон зайти. И разом ударить. Как в картошку.
Мелкий зашел Жирмудскому в тыл. Жирмудский перестал махать елкой, засунул ее под себя. Он бешено вертел головой, чувствуя, что его голова трясется от предсмертного ужаса.
– Смотри как дрейфит, сикун! – сказал крупный. – Счас обоссытся еще.
– И обосрется, ништяк! – поддакнул мелкий.
– Не делайте этого! – залепетал Жирмудский, лихорадочно соображая, какой тут может быть аргумент.
Никакого не было. Кирпичи. Один в затылок, другой в лоб, третий…
– Я поэт! – вдруг нашелся Жирмудский. – Вы не должны этого делать. Я песни пишу.
– Чего? – протянул мелкий.
– Я очень нужен людям. России самой, земле русской. Если вы меня убьете, то и песен не будет.
– Каких еще песен? – спросил мелкий, и голос его был серьезным.
– Про эту, как ее… – залепетал Жирмудский. – Про любовь.
– Ага, понятно. Это как ты жену в жопу ебешь.
– Да как вы смеете! Моя жена умерла.
– А ты что – правда ее в жопу ебал, – поинтересовался мелкий.
– Заебал он ее просто до смерти, – сказал крупный и засмеялся своей доброй шутке.
Жирмудский понял, что плачет. Щеки тянуло вытереть, но он боялся, что как только он опустит руки, так они сразу и кинут оба. А руки свои он держал над головой, чтобы попытаться отбить кирпич.
– А ну, бля! А ну, что это тут? А ну-ка, бросить кирпичи, быстро!
Это был чей-то звонкий голос: ни Жирмудский, ни пионеры не заметили, как на поляну вышла женщина.
– Тетенька, мы играем! – заканючил большой пионер.
– Честное слово! – подтвердил маленький. – Вот вам крест! – и он поднес кирпич ко лбу, собираясь перекреститься, но, увидев, что в руке кирпич, передумал и бросил кирпич на землю.
– И ты брось, дурак! – сказала женщина. – И валите отсюда, пока я милицию не позвала.
– Да какую милицию, – пробурчал крупный пионер. – Нет никакой милиции.
Неужели, знают? – с опаской подумал Жирмудский. – Неужели и они тоже доперли, жалкими мозгами, что милиции больше нет?
Впрочем, пионер был не совсем уверен в своем утверждении. Он нехотя отшвырнул кирпич.
– Пойдем, Святик, – сказал он другу. – Это крезанутая пизда.
– Что? – взревела женщина? – А ну, повтори, сопляк несчастный!
– Пизда, пизда! Ссаная дыра! – с визгливой обидой наперебой прокричали пионеры, впрочем, уже пятясь от наступающей на них маленькой женщины.
Маленькой она, конечно, казалась Жирмудскому, а пионера, даже крупного, была выше на голову. Женщина топнула ногой. Пионеры сорвались с места, как испуганные воробьи. Через несколько секунд их и след простыл. Только бурчание грязных ругательств, смысл которых они знали пока лишь понаслышке, донеслось из кустов, откуда вдруг разом вылетело несколько серых птиц.
Жирмудский шумно выдохнул воздух, опустил плечи, как бы сдувшись. Ему стало стыдно, что он плачет. Женщина подошла к нему вплотную, закинув белую сумочку на плечо.
– Я и сама сначала подумала, что тут какая-то игра, – сказала она, ладошкой разгоняя уже едва вьющийся дым костра. – Специально смотрела из-за дерева. Хотела даже мимо уйти.
В фоновом режиме, несмотря на только что пережитый стресс – вот ведь подлец-человек – Жирмудский отметил, что она довольно мила: почти пенсионного возраста, но хорошо сохранилась, и вообще, ему такой тип нравился…