А потом меня ухватили за обе ноги и попросту стянули вниз, как сосиску. Снова навалились кучей, умело заломили руки, заткнули рот.
Я с трудом повернул голову, хрипя и отплевываясь в еще мокрый от росы дёрн, и сразу увидел Панкратова, лежавшего в таком же беспомощном положении. Вдобавок его правый глаз был подбит и теперь стремительно заплывал. А наверху уже деловито фырчала мотором дежурная машина, готовясь принять нас с Панкратовым в свои гостеприимные недра.
Однако в итоге всё обернулось совсем не так, как подсказывали мои наихудшие предчувствия.
Допрашивал нас майор-особист, которого я прежде видел на территории Центра от силы пару раз. Ему отвели в личное распоряжение отдельный белый флигель в самом дальнем углу территории. Большую часть флигеля занимал вполне уютный кабинет, отделанный темными деревянными панелями.
— Мореный дуб. Вот и нас тут сейчас будут морить, — шепнул мне украдкой Панкратов перед тем, как нас разделили и по очереди стали приводить к майору. Генка был первым.
Ждать пришлось изрядно. За это время я и сам почти уподобился этому мореному дубу — хуже нет ожидания смерти, в особенности когда сам же и протупил как дубина стоеросовая.
Они проговорили минут сорок, и это с одной стороны внушало мне надежду, с каждой секундой все крепче. Уж если бы собрались выгнать взашей, на эту процедуру с лихвой хватило бы и четверти часа. С другой стороны, давно объявили подъем, кандидаты в полетные экипажи двумя стройными колоннами уже отправились на пробежку вокруг стадиона в спортгородке, и близились восемь утра — час общего построения и развода.
Наконец вызвали и меня. Панкратова после окончания головомойной беседы с особистом вывели через другую дверь, и теперь я терялся в догадках относительно исхода их общения.
Майор Воронин оказался спокойным, вдумчивым человеком с меланхоличным взглядом и привычкой изредка прищуривать глаза, точно страдал прогрессирующей близорукостью. Меня он расспрашивал на удивление мало и всякий раз после моего ответа согласно кивал маленькой головой с аккуратным пробором.
Видимо, всё интересовавшее его особист уже вызнал у Панкратова, от меня же требовались только подтверждения или мелкие детали. Притом я немало удивился тому загадочному обстоятельству, что майор был посвящен, кажется, во все подробности и детали нашей предполетной подготовки, включая даже давние медицинские эксперименты, связанные с генным тестированием, которые мы прошли еще в первый месяц и уже благополучно забыли о них.
Итог душеспасительной беседы был удивителен и, признаться, поверг меня буквально в смятение. Майор взял с меня твердое обещание впредь не покидать территории Центра без письменного распоряжения моего начальства или его, майора Воронина, личного предписания.
Обещать это теперь было легче легкого: попробуй побегать в самоход, когда ввели второй спецрежим, который даже бытовые служащие Центра из числа вольноопределяющихся иначе как драконовским не называли.
Потом я подписал пару бумаг, которые Воронин важно назвал «опросный лист», и был отпущен восвояси. И вовремя — из корпусов общежитий, поправляя на ходу обмундирование, на утреннее построение уже выходили офицеры.
Панкратов терпеливо ожидал меня у фонтанчика возле бывшей курилки — спецрежим № 2 с сегодняшнего дня отменял на корню всякое курение в присутственных, санитарных и даже «особо отведенных для этого» местах.
Мы накоротке обменялись впечатлениями и, весело расхохотавшись, бодро зашагали на развод. В душе с каждой минутой крепла уверенность, что этот странный, чудаковатый майор, скорее всего, не заложит нас начальству, и весь инцидент мирно канет в Лету без всяких видимых последствий.
Однако нас ожидало горькое разочарование.
Воронин, кажется, и вправду не сообщил о нас начальству. Полковник Бедров, командир нашего отряда предподготовки, лишь недовольно покосился в мою сторону, когда я занял место в строю одним из последних. Панкратов же успел перекинуться парой слов со своим подполканом и, поймав мой взгляд, украдкой показал кулак с поднятым большим пальцем, мол, все в порядке, старик, никто не в курсе нашего с тобой тайного ночного самохода.
Однако спустя десять минут, в перечне сводок и распоряжений, был оглашен приказ о переводе старшего лейтенанта Емельянова на новое место службы. И я округлившимися от изумления глазами смотрел, как наш Шурик выходит из строя, уже с «тревожным» чемоданчиком в руках. Как он идет с опущенными плечами, медленной, чуть запинающейся и совсем не армейской походкой, и потом заворачивает к первому КПП.