— Хорошо, — согласился Гурин.
Они вошли в город. На улицах тихо и безлюдно, как в глухую полночь. Но был день, окна поблескивали чистыми стеклами в лучах яркого и по-весеннему теплого солнца. Несмотря на разбитые кое-где витрины и вывалившиеся на тротуар осколки, город выглядел чистеньким, будто только что выметенным и помытым.
Гурин шел вслед за сержантом Грибковым, шарил глазами по серым каменным этажам, по непривычным без подоконников окнам, по островерхим крышам и машинально читал длинные вывески: «Bäckerei», «Schuhmacherei», «Brotbäckerei» — и вдруг совсем короткая: «Bier». Напрягая память, старался перевести их, но не сразу соображал, что они значат. И только увидев над входом в металлической рамке бронзовый сапог или нарисованную пивную кружку с большой шапкой пены, догадывался: «Сапожная», «Пиво».
Грибков оглянулся на Гурина, сказал со скрипом!
— Ни души! Смылись, гады!
И тут над головой что-то стукнуло — будто кто-то форточку закрыл. Все остановились, Грибков кивнул своему отделению и нырнул в подъезд, Гурин последовал за ним. На нижней площадке лестницы дорогу им преградил убитый немецкий солдат. Грибков перепрыгнул через него, побежал наверх. На втором этаже оглянулся, приказал двум курсантам обследовать комнаты, а сам заспешил выше. На третьем снова оглянулся, еще двух оставил. На четвертом этаже сам вошел в открытую дверь, крикнув предварительно:
— Хенде хох!
В передней было пусто, на пороге в спальню лежал толстый немец в каске и в зеленой шинели с черным воротником. Грибков переступил через него, заглянул в спальню.
— Никого… Наверное, сквозняк форточкой хлопнул. — Только теперь он посмотрел на убитого. Тот лежал вниз лицом на куче какого-то барахла, которое он, видать, нес в охапке, когда его настигла пуля. — О, видал: и у своих тащил, гад! Привычка, что ли?
Они огляделись. Чистота, блеск хрусталя и фарфоровой посуды в шкафу, на полу коврики, белые салфетки на серванте и на столе. Над столом большой зеленый абажур. Прошли на кухню — там пахло свежим кофе. Две маленькие чашечки в блюдечках на подносе стояли на маленьком белом столике. В белой раковине под блестящим медным краном лежали две тарелочки, словно их только что собирались мыть.
— Смотри, старший сержант, теплый еще, — удивился Грибков, потрогав рукой блестящий кофейник на газовой плите.
Гурин приложил руку — действительно, кофейник был теплым.
— Видал, как быстро смотались: даже кофеек допить не успели.
Они снова вернулись в зал.
— Жили же, гады! Что им еще надо было? От жира взбесились, — Грибков взял автомат за ствол и ударил раз, другой прикладом по шкафу с посудой. Стекла зазвенели, осколки тонких белых чашек с золотыми ободками посыпались на пол.
— Ну, это ты зря, — сказал Гурин осторожно, помня его истерику на границе.
— Что зря? Что зря? — обернулся он.
— Что в нашем тылу — это уже наше. Трофеи.
— Наше? Думаешь, будем это барахло собирать и раздавать нашим пострадавшим? Хрена с два! Да и на кой он мне нужен, этот трофей! Что он, вернет мне мать или отца?
— Не надо. Глупо вымещать зло на вещах, — сказал спокойно Гурин.
— Это фашистское добро! Наверняка — награбленное. — Он взял за ножку низенькую, обитую сверху ярким бархатом табуреточку. — Видал, на чем сидели? — и он запустил ею в огромное зеркало в углу. — Пошли.
Пройдя город насквозь, они вышли в условленное место, не встретив ни одной живой души.
— Смылись! — зло заключил Грибков, поглядывая на запад.
— Запугали фашисты население — вот все и ушли. Они же в своей пропаганде Красную Армию изображают как людоедов, как живодеров, рисуют нас с рогами, с кинжалами, вампирами, — Гурин попытался объяснить обстановку.
— «Запугали»! — покосился на него Грибков. — Просто — знает кошка, чье мясо съела, вот и убегает.
Собрался весь взвод, подошли курсанты и из других взводов, стали ждать дальнейших указаний. Все возбуждены, делятся впечатлениями. Кое-кто обогатился трофеями: один зажигалочку нашел, другой авторучку, третий подобрал портсигар и теперь выяснял, не серебряный ли он.
— Ну, а если серебряный, что ты с ним будешь делать? — спросил его Исаев.
— Ничего, — ответил курсант.
— А все-таки, что случится, если он окажется серебряным?
— Да ничего, товарищ лейтенант! Просто буду показывать всем и говорить: «Серебряный!»