— Стой! Стой!
Тот затормозил и, встав раскорякой над велосипедом, стал ждать с независимым видом:
— Ну, че вам?
— Ты что, клоун? — подошел к нему Гурин.
— А твое какое дело?
— Отвечай! Ты клоун или солдат? Ты что вытворяешь? Откуда ты, из какой части?
— Ну вот сразу: из какой части… Пошутить нельзя? — Солдат бросил на дорогу зонтик, пустил вдоль по улице диском шляпу. Поправив шапку, взглянул на подошедших хмуро. Молоденький солдатик, курносый, мордашка эдакого нахаленка, стоит — в глазах полное презрение.
— Хороши шутки! Ты представляешь, если тебя увидят и сфотографируют в таком виде? Советский солдат вырядился в шута горохового и раскатывает на велосипеде. Позор! Неужели не понимаешь?
— Ладно! Хватит мораль читать, понял. — Он толкнул велосипед, и тот покатился по улице. Попал колесом на бордюрный камень, упал на асфальт, заднее колесо задралось, засверкало спицами.
— Ну, а зачем велосипед ломать?
— Да что он, мой али казенный? Фашистский! Я вон его там поднял.
— Откуда ты все-таки? Покажи документы.
— Да ладно вам… Ну что вы пристали? — солдат взглянул на патрулей, скользнул взглядом по повязкам — это что-то для него значило, обмяк, но не сдавался.
— Покажи, покажи, — строго приказал Грибков.
Солдат достал красноармейскую книжку, протянул ее Гурину. Гурин не глядя передал ее Грибкову. Тот посмотрел, сказал раздумчиво:
— Придется задержать его, как дезертира. Увольнительной у него нет.
— Да вы что?.. Да вы… Какая увольнительная? Какой дезертир? Вон за углом наше хозяйство, — всерьез забеспокоился парень. — Вот же, вот… Ну пойдемте со мной…
— Нет, брат, не мы с тобой, а ты с нами пойдешь, — выдерживал серьезность Грибков.
— Да вы что?.. — солдат не на шутку испугался, и тогда Грибков спросил у Гурина:
— Или поверим?
— Поверьте, братцы!.. — взмолился солдат.
— Ладно, беги в свою часть, — Грибков возвратил ему красноармейскую книжку.
— И откуда вы тут взялись? Патрули сразу же, — ворчал солдат, осмелев, и вразвалочку пошел по пустынной улице.
Дразикмюле
а другой день в городе стало тесно от солдат, от машин, от военной техники. Одни размещались, другие уезжали, третьи катили без остановки через город вперед, на запад.
В штабе батальона тоже было суматошно: часть курсантов отправляли куда-то на задание — на станцию Дразикмюле. Туда скоро начнут или уже начали прибывать воинские эшелоны, но по ночам там небезопасно: мелкие группы немцев, которым удается вырваться из окруженной Познани, лесными тропами ночами, пробираясь на запад, выходят на эту станцию и нарушают работу тыла. Отправлялись туда пока что только две роты во главе с начальником штаба Землиным — с задачей засветло ознакомиться с местностью и оборудовать позиции на случай нападения. Кроме того, им вменялось в обязанность продолжать подготовку младших командиров.
Вместе с этой группой замполит Кирьянов отрядил капитана Бутенко, а Гурина оставил с собой при батальоне. Это Гурину было сегодня особенно кстати, так как он еще ночью решил поискать пулеметный батальон и встретиться с Шурочкой. Наверняка пулеметчики должны уже быть где-то рядом, и если это так, то в штабе обязательно об этом знают. Однако расспрашивать о пулеметном батальоне у начальства Гурин постеснялся и решил попытать Кузьмина, хотя и знал нерасположенность того к себе. Кузьмин почему-то недолюбливал Гурина, не принимал. Он никогда не упускал случая, чтобы не напомнить Гурину, что тот не офицер, а, как и сам Кузьмин, всего-навсего старший сержант. Майору Кирьянову тоже не раз говаривал, ворча недовольно:
— Как вот я буду строевую записку заполнять? Офицеров столько, а на довольствии столько?
— Кузьми-и-ин… — хитро щурясь, подступал к нему майор. — Так и заполняй, — и указывал своим коротким пальцем в записку. — На Гурина есть приказ — он официально занимает офицерскую должность — комсорг батальона. А?
— А каждый раз требуют объяснения…
— А ты каждый раз это объяснение приписывай внизу.
— Ну да!.. Строевку портить. Тут и графы такой нету.
— Эх, Кузьмин, Кузьмин!..
— Ну что «Кузьмин, Кузьмин»?
Рязанский парень, в прошлом счетный работник какой-то конторы, Кузьмин этот был по существу неплохой человек, но страшный буквоед и формалист. Думается, что и Гурина он недолюбливал главным образом за то, что тот не вписывался в какие-то там установленные формы отчетности.
Вообще Кузьмин был прирожденным писарем — делал он свое дело аккуратно и четко.