— Так что же все-таки случилось? — не унимался Исаев.
— Бандиты… — сказал Гурин, давясь слезами.
— Сядь, л-лейтенант, — Чикин указал Исаеву на свободный стул. — Н-никакие это не бандиты. Это н-немецкие разведчики, — сказал он Гурину.
— Как? — удивился Гурин. — Нет, это русские были.
— Ты с-слушай меня, — сказал Чикин, а сам обернулся к Исаеву. — Он, в-видать, в рубашке р-родился. Его немецкие разведчики чуть не ухлопали.
— Но зачем я им? — недоумевал Гурин.
— Это п-пока не очень ясно. Д-думаем, они охотились п-прежде всего за настоящими д-документами. Запомните оба: об этом нигде ни звука, тем более что «майор» твой еще где-то г-гуляет на воле. Будут с-спрашивать, что с головой, говори: упал, с-споткнулся. Ясно? — Чикин подозвал Гурина к столу, повернул к нему лист бумаги: — Прочитай и распишись. — Гурин повиновался. — И вы, товарищ лейтенант, — подвинул он на угол стола другой лист, а сам встал, выглянул в коридор, приказал кому-то: — Принесите вещи Гурина.
Вскоре солдат принес и положил Чикину на стол гуринский вещмешок, автомат, пояс с кобурой и отдельно пистолет.
— Твое? — спросил Чикин.
— Мое, — обрадовался, как старым друзьям, своим вещам Гурин.
— Проверь.
Гурин пощупал вещмешок, сказал:
— Все мое… — Ему не хотелось развязывать его и трясти здесь женским барахлом.
— Проверь, проверь. — Чикин достал из ящика стола гуринские документы, положил рядом с вещами: — Возьми. И береги. Все. М-можете быть свободны, — он протянул руку Исаеву, потом подошел к Гурину. — Ну, б-бывай, комсорг. П-пока тебе очень с-сильно повезло. Так и считай — п-повезло.
Они вышли с Исаевым на улицу. Пригревало по-весеннему солнышко. Свет резанул по глазам, Гурин сощурился от непривычки, ощупью спустился со ступенек. Исаев повел его в ближайший переулок, где, прижавшись к развалинам, стояла трофейная приземистая с открытым брезентовым верхом немецкая «декавушка» (так звали тогда машину «ДКW»). Он открыл дверцу, указал Гурину на заднее сиденье, а сам сел рядом с шофером. Откинулся картинно на спинку сиденья, скомандовал шоферу:
— Давай, Жёра, жми на все педали!
— Ой, подождите, — забеспокоился Гурин. — Пилотку свою забыл… Пилотку же они мне не отдали!..
— Нашел о чем печалиться! Возвращаться нельзя, плохой признак. Я тебе свою фуражку подарю, — пообещал Исаев. — Ты что? — И снова к шоферу: — Рви когти, Жёра, жми, пока не догнали. — За городом уже оглянулся на Гурина, хлопнул по спинке сиденья ладонью в черной перчатке: — Ну как, хороша наша «Антилопа»?
— Хороша, — одобрил Гурин. Хотел спросить, где взяли и почему «Антилопа», но не спросил. Где взяли — понятно: трофейная. А вот почему «Антилопа» — об этом он догадался только после войны, когда ему попала в руки книга земляков Исаева — Ильфа и Петрова «Золотой теленок».
Возле ворот пани Барбары Гурин попросил лейтенанта остановиться.
— Я быстро, — сказал он. — Только сбегаю, привет передам да подарки вручу… от капитана и от майора, — добавил он зачем-то и покраснел от этой маленькой неправды.
— Давай, давай, — понимающе сказал Исаев и подмигнул.
Дома, к сожалению, оказалась только одна хозяйка — пани Барбара. Она не сразу узнала Гурина, глаза ее уперлись в белую марлевую чалму на его голове, а он смотрел на нее и улыбался. Наконец она оторвалась от бинтов, поймала его улыбку, воскликнула, прижав руки к груди:
— Васья?! Ранетый…
— Да то так, — отмахнулся он. Взял ее руку, пожал ласково. На глазах у хозяйки блеснули слезы. — Где девочки? — спросил.
— Ниц нема девочки…
— Как? Где же они?
— Гертруда, а потом и Луция пошли до Войска Польского. До госпиталю в Лукац-Крейц.
— Жаль, не увижу их. Передайте им привет, пани Барбара. От всех нас — от капитана, от майора и от меня. А это всем вам подарки от нас, — Гурин вытащил комком из вещмешка припасенное барахло, положил в кресло.
— Ой! — воскликнула пани Барбара, и, видать, совсем не вещи ее растрогали, а то, что русский, чужой солдат помнил о них. Она даже и не смотрела на подарки, а лишь смаргивала с глаз слезинки, улыбалась и приговаривала: — Яки вы есть… Яки вы есть…
Гурин снова взял ее руку, пожал легонько, сказал:
— До свиданья, пани Барбара, побегу… Меня машина ждет…
— Так бистро? — удивилась она.
— Да… До свиданья, — и он ушел. И теперь уже навсегда. Никогда он больше не виделся ни с кем из этого семейства. А память хранит о них до сих пор теплое, родное, трогательное воспоминание, и иногда тянет побывать там, как, бывает, потянет только на родину…