Но и ему Гурин больше не понадобился.
У лейтенанта Максимова спросил — что за майор, зачем он вызывал?
— В офицерскую школу набирает. Разве ты не хочешь быть офицером? Я ему так нахваливал тебя!
— Ну и зря…
— Почему зря? Ты что, отказался?.
— Да не возьмут меня, — с досадой сказал ему Гурин: ему очень не хотелось об этом говорить — травить больную рану.
— Почему не возьмут?
— Я же в оккупации был.
— Ну и что? Мало ли людей в оккупации было. Полстраны. Чудак…
«Ага, я — чудак…» — хотел сказать Гурин лейтенанту, но смолчал. Пусть. Все равно придет время, и он докажет всем, что он честный человек, что ему можно доверять.
Выписали Гурина в маршевую роту только в декабре. Зима уже была, но такая слякотная: то снег, то дождь. Стояли они в селе где-то у Днепра. Выдали им стеганые брюки, ватники, шапки-ушанки, зимние портянки, трехпалые рукавицы — и шагом марш.
В маршевой «покупателей» много, и они порешительнее и деловитее тех, которые бывали в выздоравливающем. Эти в анкетных данных не копались, вопросы ставили прямо:
— Артиллеристы есть? Три шага вперед — шагом марш! Так… — И к остальным: — Кто хочет быть артиллеристом — два шага вперед. Так… А ты? — обращался артиллерийский капитан к рослому парню.
— Я в свою часть хочу.
— Будешь еще в своей части. Два шага вперед — шагом марш!
Другой не спрашивает, есть ли люди его специальности, а с ходу приказывает:
— Минометчики — ко мне! Желающие — ко мне тоже!
Гурин никуда не пожелал. Наученный горьким опытом, теперь он не лез со своими желаниями, боясь получить «поворот от ворот». «Куда прикажут, туда и пойду», — решил он. Как в той присказке: «Воевать хочешь? Хочу. Кем хочешь? Да пиши в обоз». Так и он — хоть в обоз.
Обозлился Гурин на всех «покупателей»: артиллерист прошел мимо, минометчик — тоже. Ну и ладно.
— Остальные — разойдись!
Не успели остальные вернуться в хату, снова команда:
— Выходи строиться!
Новый «покупатель» явился — лейтенант Исаев. В белом полушубке, отороченном серым смушком, в серой каракулевой ушанке, черноглазый, чернобровый, стройный, высокий. На ногах из белого войлока бурки, обсоюзенные желтой кожей, в левой руке кожаные перчатки. Голову держит горделиво. Говорит с одесским акцентом и слегка бравирует этим. Посмотреть — не лейтенант, а картинка. Сколько же в нем соединилось кровей — и турецкой, и греческой, и славянской, чтобы получился вот такой красивый русак!
— Автоматчики, прошу! — он вытянул левую руку — как при команде «В одну шеренгу, становись!». — Ну, бистренько, бистренько, голуби, под мое крылышко!
Вышли человек семь. Он оглядел, усмехнувшись, спросил:
— Шо ж вас так мало?
— Зато в тельняшках, — подал голос самый смелый.
— О! Что-то слышится родное! Сразу видно сокола по полету, а молодца — по… Ладно, об этом после. — Он обернулся к оставшимся: — Приглашаю добровольцев в доблестные ряды автоматчиков. Кто?
Вышло еще человек пять.
— Не густо… Совестливый народ, вижу, — и пошел вдоль строя. — Выходи, выходи, выходи, — тыкал он рукой в грудь приглянувшимся. Гурин тоже попал в их число. — Автоматчики лихой народ! Это — те же разведчики, а может, даже и почище, тут еще бабушка надвое гадала! Выходи, выходи! Так… — он хлопнул перчатками по ладони — подвел черту. — Так. Кто шибко грамотный, прошу переписать всех, — он достал из планшетки лист бумаги и карандаш. — Ну, у кого почерк не как у моей бабушки?
— Вот, у агитатора, — указали на Гурина.
— Люблю агитаторов! — воскликнул лейтенант и вручил ему бумагу. — Бистренько — фамилии и инициалы.
Когда Гурин переписал всех, лейтенант взял список и пошел в канцелярию; солдатам на ходу бросил:
— Пока я буду оформлять документы, получите продукты у старшины — сухой паек на двое суток.
Солдаты без строя, толпой повалили к каптерке. Старшина увидел, возмутился:
— Что это за команда анархистов? Где командир?
— Лейтенант Исаев пошел документы оформлять.
— Кто старший?
— А во, агитатор, — ребята подшучивали над Гуриным, вытолкнули его наперед. Поднял Гурин глаза и видит: перед ним его старый знакомец — старшина Грачев! Одет тепленько, рожа сытенькая, довольная. И строг — до неимоверности. А в Гурине всколыхнулась старая обида на него.
— Э-э! — воскликнул он развязно. — Старшина Грач! Привет!
Старшина не узнал Гурина, подумал сначала, что это какой-то его давний дружок, хотел улыбнуться. А потом видит: Гурин, и лицо его стало звереть — узнал.