— Становись! Без гимнастерок!
— Фу-ты, не могли сразу сказать, — огрызаются успевшие натянуть гимнастерки, стягивают их через головы, швыряют обратно в землянку на свою постель.
Старшина торопит. За подъемом наблюдают одетые, будто они и спать не ложились, Максимов и командир роты Коваленков. Комроты держит в руках часы, говорит сурово:
— Старшина, ведите роту на зарядку! Кто не успел, с теми я сам займусь.
Новички не знают, что это значит, но по тону чувствуют, что лучше успеть вместе со всеми.
— Рота! За мной — бегом марш! — тяжелый на вид старшина Богаткин, однако, довольно сноровистой рысью направляется к дороге и быстро отрывается от роты на порядочное расстояние. Десятки ног, топоча не в лад, бьют твердую, как асфальт, землю. Утренняя прохлада, зыбью пробежавшая по теплым со сна солдатским телам, быстро проходит. С непривычки солдаты тяжело дышали, ворчали: «Куда он нас тащит, не в деревню ли?» Нет, добежав до арки, Богаткин повернул обратно. Рота растянулась, и солдаты идут на хитрость: на повороте они сильно срезают угол и оказываются впереди.
На живописной полянке старшина остановился, подождал всех…
— На вытянутые руки — разомкнись! — Сам быстро расстегнул ремень, сбросил на траву гимнастерку — наверное, не думал, что ему прикажут вести роту на зарядку. — Первое упражнение — делай! Раз-два… Раз-два…
Старшина провел полный комплекс зарядки, не сократив его ни на одно движение — никаких поблажек, все — от «а» до «я». Сам вспотел и подчиненных порядочно утомил. Наконец скомандовал:
— Полчаса на утренний туалет и — строиться на завтрак. Раз-з-зойдись!
Лошадиным табуном кинулись солдаты врассыпную, наперегонки побежали к землянкам — за мылом, за полотенцами, в туалет, к умывальнику. А минуты летят, будто подстегнутые, — уже слышится команда:
— Первая рота, выходи строиться на завтрак!
И где-то, как эхо, откликается:
— Вторая рота, выходи строиться на завтрак!
— Третья рота!..
— Становись! Рр-авняйсь! Смиррно! Шаго-ом марш! — старшина вышагивает рядом. — Запевай!
Молчат солдаты, поглядывают друг на друга, улыбаются — такой команды они еще отродясь не слыхали.
— Запевай! — настойчивей требует Богаткин.
Потупясь, рота продолжает молчать.
— Ррота, на месте! Запевай!
— Да мы не умеем…
— Разговорчики в строю! Запевай! Бегом — марш! — Побежали, гремя котелками, мимо столовой, за пределы лагеря, куда-то в поле. — Рота, стой! Ну, будем петь? Вы что, ни одной песни не знаете? Смиррно! С места с песней — шагом марш!
Вспотел старшина, по всему видно: пока не добьется своего, не отстанет, и солдаты начинают друг друга увещевать:
— Ну запойте кто-нибудь!.. Кто умеет — запевайте.
И вот кто-то затянул:
Несколько голосов подхватили припев:
— Отставить! — закричал старшина. — Вы что?.. Другую.
— Коля, запой, — толкает Гурин Николая Хованского, своего нового дружка. Они с первого дня как-то хорошо сошлись. Хованский красивый парень: прямой нос, волосы белые, шелковистые, пилоточку носит набекрень — в самый бы раз до девочек. Аккуратист. Не обидчивый, добрый, но в обиду себя не даст. — Можешь же? — и Гурин по глазам видит, что он может запеть, но стесняется. — Давай, Коля, выручи роту.
— Запевай! — не унимается старшина.
— Неудобно, — говорит Хованский Гурину.
— Плюнь!
— Ну ладно, — и Хованский откашливается, затягивает:
Голос у Хованского оказывается чистый, приятный, наверняка он в певцы себя готовил.
Подхватили песню, запели. Сначала нестройно, но потом приладились и к столовой подходили уже совсем спевшись, другие даже с завистью поглядывали на первую роту. Посмотрел Гурин на Колю и не узнал: нет Хованского, превратился он в живой факел: лицо, уши, шея — все пылает.
— Плюнь, Коля! — советует Гурин.
— А что?
— Да глянь, какой ты…
— Пройдет! — говорит Хованский.
После завтрака новое распоряжение: привести себя в порядок, будет общее построение батальона. Смотр. Это значит: всем подшить воротнички, пришить пуговицы, крючки, почистить обувь и все это опять же быстро, в темпе. Труднее всего дается Гурину подворотничок — слишком широкий кант получился и морщинится на шее. Кое-где нитки белые видны. Он нервничает, срывает его и принимается шить заново. Хованский смеется, отбирает у него гимнастерку, учит: