— Товарищ лейтенант, вы наверняка знаете, скажите нам по секрету: куда нас определили?
— Как куда? — охотно и весело откликнулся лейтенант. — Остаетесь в батальоне, будете учить новичков. Завтра пойдем за новым набором.
Хованский оглянулся на Гурина, присвистнул. Это было для них и неожиданным и до какой-то степени ошарашивающим сообщением. Гурин невольно посмотрел в ту сторону, куда увели их товарищей.
— Но ведь это неудобно, товарищ лейтенант, — сказал он Максимову. — Ребята ушли на фронт, а мы…
— Неудобно? — пропел Максимов, и улыбка слетела с его лица, глаза сузились, губы обидчиво выпятились. — Неудобно? А нам, офицерам, удобно? Мы находимся в армии и делаем то, что прикажут. «Неудобно», понимаете!.. Вы что, по своей воле остались? Вас спрашивали, чего вы изволите? Им «неудобно», видите ли!.. А потом, еще неизвестно, что важнее: или пойти самому на передовую, или научить сотни людей умению воевать и тем самым сохранить десятки сотен жизней.
— О чем спор? — подошел к ним комроты Коваленков.
— Им неудобно, — с издевкой сказал Максимов, указывая головой на Гурина и Хованского.
— А-а… Обычная интеллигентская раздвоенность, — Коваленков, против ожидания, не принял всерьез это «неудобство», улыбнулся. — Идите отдыхайте и готовьтесь к приему очередного набора. Будете работать помкомвзводами: Гурин в первом взводе, Хованский — во втором.
Все, задача ясна и их ближайшее будущее определено: то, что во взводе лейтенант делал один, теперь они с Гуриным будут делать вдвоем.
Вечером Гурин и Хованский свободны, делать нечего — даже странно, не верилось, что такое может быть. Понаписали домой письма, похвастались своими успехами и разрешили своим писать на эту же полевую почту. Оба и понесли письма в канцелярию. Идут вдоль линейки — в лагере пусто, тихо, просторно. У ротной землянки им встретился Шульгин, они поприветствовали его, он еле заметно дернул рукой и вдруг остановился:
— Гурин? Тебя что, оставили?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
Рот Шульгина искривился в ехидную улыбочку, он хмыкнул и, качнув головой, пошел дальше.
— Чего он? — спросил у Гурина Хованский.
— А спроси его чего…
На другой день группа офицеров и сержантов была снаряжена за новым пополнением в тот же Бердорф, где еще с весны стоял армейский пересыльный пункт. Фронт на Днестре застрял, наши держали оборону и готовились к новому наступлению, поэтому все тыловые службы оставались без движения…
Шли они в Бердорф веселой гурьбой. Гурина и Хованского — новичков в таком деле — волновала необычность поручения: они должны отбирать людей для учебного батальона, будущих курсантов. Они в роли «покупателей»! Хотя они и не самые главные, ответственными за эту операцию были офицеры, но — все-таки…
Нежаркое летнее утро будоражило ребят, выйдя в поле, они разыгрались, как козлята: бегали, боролись, смеялись. Солнце, трава и высокое чистое небо — мир и покой вокруг! Максимов тоже поддался общему настроению — шутил, дурачился, называл ребят по именам — Вася, Коля. Совсем другим человеком стал, даже не поверишь, что это тот самый — строгий и непроницаемый лейтенант, который учил их военному делу.
На лужайке устроили привал, повалились на траву, разомлели под летним молдавским солнцем, расчувствовались, размечтались, разоткровенничались. Преобладала тема: кому что хочется. Коля Хованский хотел бы оказаться сейчас в своей кубанской станице и появиться в клубе.
— Люблю даже запах клубный! Запах сцены. Он особенный: декорации, сваленные в углу, пыль на них, краска, не масляная, а которая водой растворяется. Уборщица тетя Поля только что побрызгала пол водой и подмела — от пола идет такая прохладная свежесть. Вот весь этот «аромат» мне хочется вдохнуть еще хоть разочек!..
Хованский любитель самодеятельности, пел в местном ансамбле, учился на клубного работника.
Гурин тоже любитель этого дела, на него закулисный запах действовал тоже как-то необычно, пьяняще. Особенно во время постановок — ко всему примешивался еще и сладковатый запах грима. Но больше, чем закулисный, Гурин любил запах киноаппаратной: кинопленка, ацетон — вот действительно вещи, которые с детства кружили ему голову. Но сейчас ему хотелось бы просто побывать дома — хоть часок: показаться матери, порадовать ее, что он жив, здоров и даже в звании старшего сержанта. И в клуб, конечно, не плохо заявиться. Только кого он там встретит?..
— Это хорошо… — сказал Максимов. — А мне некому показаться. Росли мы без матери, она умерла еще до войны. Отец погиб, брат не знаю где: может, воюет где-то, а может, тоже погиб. Мне бы хотелось хоть на один день выбраться куда-то, снять с себя гимнастерку, белье и в одних трусиках спокойно поваляться на песке против солнышка. Только — спокойно… — Он сощурил свои узкие глазки, поднял лицо к солнцу, представил, как бы он «пил» это тепло своим телом.