В зале улыбались, а Николай хохотал, подпрыгивая, и, когда Васька кончил, он зааплодировал. Глазунов тоже улыбался и то крутил головой, то низко склонял ее и чесал у себя за ухом.
Васька не понимал, в чем дело, смутился, медленно сошел с амвона и остановился у передней скамейки. «Это все Николай, черт конопатый, виноват — надо было ему хлопать…»
Первым к Ваське подошел Глазунов:
— Ах ты озорник! Ты чей же будешь такой? Здорово, здорово ты меня!.. Даже перещеголял: по-немецки я, брат, не умею. — Он потрепал Ваську за вихры. — Пародист! — И обернулся к остальным, все еще улыбаясь: — Ну что, товарищи? По-моему, все слышно? Разборчиво? Я, например, оратора вполне понял.
— Вполне, вполне! — сказал Иван Егорович.
— Да, пожалуй, — кивнул пожилой акустик. — Разобрать можно. Отдельные слова, правда, сливаются, но ведь учтите: зал все-таки пустой. А когда он заполнится зрителями, будет совсем другое дело: эхо исчезнет.
— Одежда зрителей будет поглощать лишний звук, — пояснил молодой акустик, — и он будет мягче, разборчивей. В театрах для этого специально вешают портьеры.
— Ну и отлично! — обрадовался Глазунов и обернулся к Степанову: — Иван Егорович, значит, как и было решено: в воскресенье открытие. Какую картину заказали?
— «Путевку в жизнь», — сказал Николай.
— Ну что ж, хорошая картина.
— Специально попросил, — похвастался Николай. — Начнем с первой советской звуковой кинокартины. И пойдем по порядку.
— Правильно, — одобрил Глазунов.
Когда все ушли, Николай хлопнул Ваську по плечу:
— Ну, ты и дал!
— А что? Почему все смеялись?
— Хватит притворяться. Все хорошо: здорово скопировал Дмитрия Ивановича.
Только теперь до Васьки дошло, почему трепал его за вихры Глазунов, и он залился густой жаркой краской.
— Он что, родственник тебе? — спросил Николай. — У тебя ж мать Глазунова?
— Не, не родственник, — с сожалением сказал Васька.
— Тогда — смело ты!.. А я подумал, не дядя ли он тебе, — так смело шпарил.
— А я ничего не разобрал, — подошел Саввич. — Бу-бу. Ни одного слова. А все чего-то смеялись.
— «Бу-бу»! — передразнил его Николай. — Тебя хоть куда посади, все равно ничего не расслышишь: глухой как тетерев.
— Кто глухой? Я глухой? — обиделся Саввич. — Я ишо знаешь как слышу! «Глухой»! Я вам покажу, какой я глухой. — И засеменил к выходу, завихлял бабьим задом.
Клуба из церкви, как ни старались Глазунов и Иван Егорович, не получилось. Что-то напутали акустики, пообещав, что звук запутается в одежде зрителей и потеряет свое эхо.
Несмотря на то что в поселке впервые шел звуковой фильм, на сеанс людей пришло не так уж много — в основном молодежь. Пожилые, наверное, поостереглись идти в церковь смотреть кино. Но тем не менее места почти все были заняты, и для эксперимента народу было вполне достаточно. Пришел сюда и Дмитрий Глазунов, он сидел в центре со своей невестой, Дашей Протасовой.
Васька с Николаем были в кинобудке и по очереди заглядывали в смотровое окошко в зал. Николай этот фильм видел уже не раз и потому, наладив звук, отдал Ваське наушники.
— Хорошо! — восторгался Николай.
— Как здорово! — восклицал Васька.
Но здорово было в наушниках, а в зале — не очень. Еще не прошло и полчаса, как в кинобудку прибежал Саввич, закричал на Николая:
— Убавь звук — там ничего не разобрать. Иван Егорович приказал.
Николай отобрал у Васьки наушники, убавил звук. Однако минут через пять прибежал сам Иван Егорович и попросил:
— Прибавь чуть — ничего не слышно.
Так весь сеанс Николай то убавлял, то прибавлял звук, но зрители все равно ничего не могли разобрать и с половины картины стали расходиться.
Глазунов досидел до конца, и, когда в зале зажегся свет и все ушли, он все еще сидел, о чем-то думал. А рядом с ним сидела его невеста, беленькая поселковая красавица.
— Дима, пойдем… — напомнила она.
— Да… Сейчас…
Подошел Иван Егорович, Глазунов посмотрел на него, сказал грустно:
— Выходит, не вышло?