— Все, Гурин. Вы свободны.
— Как?..
— Так. Через два дня придете за результатом.
— А может?.. Может, еще раз проверите?..
Члены комиссий улыбнулись, один из них сказал:
— Понравилось? Все, все! Хорошего понемножку. Там ведь очередь. — И громко прокричал в дверь: — Следующий!
Ехали домой рабочим поездом. Гурин сидел мрачный, вздыхал: он был уверен, что провалился. Сорокин, наоборот, в поезде развеселился, шутил, смеялся, будто уже сбылась его мечта, даже Гурина, как мог, утешал:
— Да ладно тебе раньше времени скулить! Еще ж ничего не известно. Может, это так и надо, чтобы голова свалилась набок.
— А у тебя как?
— Я ж тебе уже говорил, что я не успел на «карусель», перенесли на завтра. В глазном провозился: все никак не могла мне давление измерить. Как только приблизится с этой своей печаткой, так у меня глаза машинально закрываются. И хоть ты что! Рассердилась даже врачиха на меня, подумала, что я нарочно.
Гурин слушал его вполуха, думал о своем.
— Нет, понимаешь… Обидно! На чепухе погореть. Если бы я знал, как оно будет, я удержал бы голову прямо. Помнил бы о ней и удержал бы. Но если не пройду, попрошусь на вторую комиссию. Своего добьюсь! А? Вместе будем, да, Жек? Вместе! Всегда! Верно?
В ответ Сорокин неуверенно кивнул и потянулся с папиросой к соседу прикурить.
«Два дня, два долгих дня ждать результат! Неужели не могли сказать сразу?..»
Однако уже на другой день все Васькины планы и надежды были неожиданно нарушены.
Васька собирался в школу, когда на пороге вдруг появилась мать — расстроенная чем-то, запыхавшаяся, видать, спешила застать Ваську дома. Не отходя от двери и не спуская с сына испуганных глаз, в которых застыли слезы, она медленно стаскивала с себя платок.
— Что-нибудь случилось? — насторожился он. — Почему так рано с работы?
Мать присела на ближайшую табуретку, горестно опустила руки на колени.
— Из-за тебя… Все из-за тебя…
— А что?.. — удивился Васька.
— Где ты вчера был и почему не ходил в школу? — спросила мать строго.
Васька досадливо крутанулся на каблуке и опустился на табуретку напротив матери.
— Уже все известно! Ну, откуда?
— А ты втайне хотел все сделать?.. От матери таишься… Я враг тебе? Почему ты не посоветовался со мной?
— Я думал… Ну, думаю, поступлю, тогда и скажу все… Обрадую. Че ж раньше времени шум поднимать…
— «Обрадую»! Уже обрадовал, хватит. — Она умоляюще посмотрела на Ваську и заговорила совсем другим тоном: — Вася, сынок… Пойми меня. Выслушай и постарайся понять, чего я хочу. А я сейчас хочу только одного: кончи десятилетку. Кончишь — тогда куда хочешь. Куда захочешь, куда твоя душа пожелает — туда и иди, я и слова не скажу. Вот тебе моя материнская клятва. Хочешь, на колени встану перед тобой? — И она поползла с табуретки.
Васька подхватил ее, удержал на месте.
— Не надо, мам…
Немного успокоившись, она продолжала:
— Поверь мне, я хочу одного: чтобы у тебя была закончена десятилетка, а потом — куда хочешь: в летчики, в машинисты — куда захочешь. Я знаю, ты давно метишь в летчики. Сначала хотел быть шофером, а потом — летчиком. Ну, что ж… Будешь…
— А зачем ждать, если уже сейчас я могу учиться на летчика? Чего ждать? Только время терять, — возразил Васька.
— И тогда успеешь. В институт пойдешь — еще лучше. А это что за летчик — в аэроклубе? Это ж так, игра… Одно название — клуб. Как у вас вон клуб — танцульки, самодеятельность, кружок, одним словом. А в институте будешь учить это дело по-настоящему. В Испанию не успеешь? Ну, что ж, в другое место попадешь. Думаешь, на этом кончится? Дай-то бог. Может, это только начинается, может, еще на своей земле дела будут. Вон Хасан — хорошо, быстро замирились… А там дядя твой, Гаврюшка, служил в армии. А сейчас и Ивана туда же послали — на Дальний Восток. Хватит делов и тебе, не беспокойся. Или, ты думаешь, мне испанцев не жалко? Так я тебе открою свой секрет. Вон когда привезли испанских детей-сирот, я первой побежала, чтобы взять себе на воспитание хоть одного. А мне не дали, потому что своих у меня трое, а сама я вдова. Их отдавали только в те семьи, у кого жизнь получше. Ну?
Васька смотрел на мать, готовый уступить ей, но, к сожалению, это уже было невозможно. Первый шаг сделал — и отступать? Стыдно… Прежде всего стыдно.