Улыбающаяся Би ушла в избу.
Запыхавшийся Дварф нагнал Кречета, просительно дернул его за штанину:
– Слышь, Кречет. Давай я тебе дрова порублю.
– Ты же у меня три дня назад все расколол. Забыл что-ли? Вон поленница стоит. Только вчера сложил.
– Да? – удивился Дварф. – А может у тебя еще есть?
– Нет у меня. Ты лучше к Урсу подойди. У него точно неколотые дрова есть.
– Да? – переспросил Дварф.
– Говорю тебе! Ты думаешь, что это он каждый день в лес бегает? Не иначе, как за дровами.
Дварф встал на месте, опустив топор и задумался. Голова его, с гривой нечесаных черных волос, чуть тронутых сединой, слегка подергивалась.
Кречет подошел к своему дому, кряхтя, поднялся на крыльцо и исчез за дверью. Дварф все стоял и о чем-то напряженно размышлял, все слушал непослушные неясные мысли, пытался выстроить их, упорядочить…
Урс бегом возвращался в деревню. Тяжелый двуручный меч в ножнах колотил его по бедру. Пот заливал глаза. Судорожно сжималось пересохшее горло. Стучало, металось в груди обезумевшее сердце. Рядом с Урсом, у его ног, бежал большой лохматый пес.
Они возвращались с тренировки.
Каждое утро, когда все старики еще спали, а красное набухшее солнце только-только выглядывало сонно из-за горизонта, и туман стелился по земле, засеивая траву росой, Урс выбегал из дома, окатывался возле колодца холодной водой, припасенной загодя со вчерашнего вечера – ни к чему будить соседей в такую рань визгливым скрипом ворота – и бежал в лес, на тренировку. Заслышав хозяина, выползал из-под крыльца пес Берт – умное, добродушное существо и несся вслед за ним, останавливаясь возле знакомых кустиков, углов и деревьев и привычно задирая заднюю лапу.
Урс не верил в свою старость. Он не мог представить себя дряхлой развалюхой. Древней руиной. Стариком. Не мог!.. Но он был им. Все они – жители полузаброшенного умирающего селения – были стариками, и сама деревня тоже была старухой, и потому и жили они здесь, старея все вместе, наблюдая друг за другом, за деревней, за брошенными домами, за подползающим оврагом, за подступающим лесом, наблюдая и ожидая: кто? Кто будет первым? Кто уйдет, опередив остальных? Чей дом опустеет? Кто не выйдет утром на крыльцо, и баньши, осиротевшие духи дома, которых никто никогда не видел, завоют, завопят, запричитают в ветреную погоду. Кто? Когда?.. Все старики, так или иначе, чаще или реже, задумывались об этом. Разве только ослабевший разумом Дварф жил словно ребенок, не мучая себя подобными вопросами, не задумываясь о времени, о старости, о скором конце. И еще Урс. Опытный воин. Он не мог позволить себе быть стариком. Всю свою жизнь он боролся и побеждал, так неужели он проиграет эту битву? Битву со временем, с самим собой, со старостью. Битву за жизнь. Свое последнее сражение… Вот почему он каждое утро начинал с изнуряющей гимнастики, вот почему он не забросил на пыльный чердак свой меч. Раньше у него было много врагов. Теперь остался только один. Враг номер один. И от него не убежать, не спрятаться. Враг этот всюду – смотрит на тебя из медной отшлифованной тарелки зеркала, заглядывает глазами стареющих друзей, иссушает их лица, незаметно пожирает плоть. И преждевременная усталость в мышцах – это тоже он. И ослабевающая память. И замедленная реакция. И боль… Все это он, но своего имени у него нет, только это слово, это прозвище – его прозвище – старость.
И это ты сам…
У подножья холма его встретил Дварф:
– Привет, Урс! – издалека крикнул он и радостно замахал рукой.
– Привет, – Урс добежал до соседа и остановившись, стал покачивать головой из стороны в сторону, хрустя шейными позвонками, разминая бугры мышц.
– А где дрова? – спросил Дварф, обшарив взглядом мускулистую фигуру Урса и внимательно оглядев собаку.
– Какие дрова? У дома, конечно.
– А ты из леса ничего не принес?
– Нет. А что я должен был принести?
– Дрова. Мне Кречет сказал… У дома, говоришь? А! Слушай, Урс, давай я тебе их поколю.
– Так я их еще неделю назад все расколол.
– Да? – Дварф явно расстроился. – А больше нет?
– Больше нет. Куда мне больше? На зиму хватит.
– А я поколоть хотел. Люблю колоть! Ты любишь колоть, Урс?
– Да, – Урс кивнул. – Ну, ладно, сосед. Некогда мне. – Он хлопнул Дварфа по плечу и побежал вверх по склону, к избам, к колодцу с холодной водой.
Дварф проводил его взглядом, затем обернулся на лес, откуда выбежал Урс, о чем-то задумался, глядя на деревья. Потом улыбнулся по-детски и стал неторопливо подниматься к деревне, волоча за собой топор, словно плуг.
Вигор проснулся оттого, что кто-то плескался у колодца, громко фыркая и отдуваясь. «Урс», – определил Вигор и перевернулся на бок, поглубже зарывшись в подушку.
Он еще долго лежал под одеялом в некоем полусонном оцепенении, слушая звяканье цепи, стук душки ведра, плеск воды и звучное фырканье соседа под окнами. Потом Урс ушел, и воцарилась тишина. Только просительно и негромко мычала корова у Би на подворье, да время от времени хрипло кукарекал петух.
Вигор вроде бы не спал, но проснуться окончательно все никак не мог. Под одеялом было тепло, уютно. Даже суставы почти не болели. И отсутствующая рука, убаюканная постельным теплом, перестала зудеть. Вигор знал, что стоит только ему подняться, опустить ноги на пол, как тотчас маленькие буравчики вгрызутся в плечо, в локоть, и вернется привычная боль, незлобивая, какая-то мягкая, домашняя, грызущая скорее для порядка, чтоб не забыли о ней, чтобы берегли, кутали в тепло, нежили…
Вигор решительно откинул одеяло правой рукой – левой не было, только короткая культя торчала багровым обрубком из плеча, – и закряхтев от предчувствия боли, опустил босые ноги на пол. Опершись на спинку кровати, он поднялся, замер на какое-то время, медленно раскачиваясь и приходя в себя, хлопая слепыми спросонья глазами, двигая седыми зарослями бровей, морщиня лоб. Странная фигура – худой до болезненности, однорукий, восково-бледный. Массивный лысый череп на тонкой соломинке шеи, оттопыренные уши, мочки которых, отягощенные большими металлическими кольцами, почти достают до плеч…
Наконец Вигор окончательно очнулся и прозрел.
– Эх! – сказал он громко и притопнул ногой. Все-таки, несмотря ни на что, ему нравилось жить.
В деревне только Би держала скотину. Корова, коза, дюжина куриц во главе с петухом – вот и все хозяйство. Но у остальных и того не было. Только небольшие полудикие огороды и еще садик с десятком сохнущих одичалых яблонь у Кречета за домом. Сидеть бы всей деревне на одних овощах, если бы не Би. Молоко, сыр, яички, а по-праздникам и курятинка разнообразили меню деревенских дедов, а уж они всегда чем могли помогали Би. Дров из леса привезти, поколоть, воды наносить, огород вскопать – всегда пожалуйста…
Би вышла на крыльцо, неся в руке ведро с пойлом. Подошла к массивным воротам двора, поставила ведро на землю, убрала подпирающую ворота палку, с усилием потянула за железное кольцо. Неохотно разошлись тяжелые створки, отворились со скрипом. Брызнули из темноты двора на свободу куры, разбежались по изумрудной траве, принялись царапать почву ногами, выискивая, выклевывая не то насекомых, не то какие-то корешки. Конечно, надо бы было их раньше выпустить, едва только солнце встало, но пришел этим утром Дварф с топором, взялся колоть дрова, и Би как-то забыла открыть двор, проветрить его, выпустить томящихся птиц.
Она бросила курам горсть овса, и сразу заквохтал петух, подзывая несушек к зерну, делая вид, что и сам клюет, кружа на месте, тряся бородой, шаркая крыльями по земле.
Би вошла в загон к корове, подставила к ее морде ведро с пойлом. Корова, пуская пузыри, выпила густую жидкость и длинным языком стала собирать со дна ведра комья вареного картофеля и разбухшего зерна. Вылизав все до крошки, она глянула на хозяйку черными грустными глазами и просительно потянулась к ней.