— Какую вы тут видите связь?
— Самую прямую. Хиросима продемонстрировала миру мощь нового оружия массовых убийств. Фултонская речь Черчилля прояснила адрес угрозы: СССР. Короче, последняя минута войны стала и первой минутой мира, который с самого начала живет под дамокловым мечом ядерной катастрофы. Теперь представьте, что нейтронной бомбой облучили подлый злак нацизма: всходы оказались бы куда страшней, чем в 30-х и 40-х годах, когда мы были молоды!..
В этой парижской манифестации сторонников мира приняло участие 250 тысяч человек. Люди всех возрастов, различных политических убеждений, самых разных профессий решительно заявляют: «Нет гонке вооружений! Мы за мир во всем мире!»
Знакомый жест: в знак приветствия приподнята черная шляпа… Да только показалось мне, что приподнял он ее еще посреди двадцатого века, когда стрелка истории, вздрогнув, остановилась у порога войны.
Свое тогдашнее состояние он передал мне так: «А не были ли две мировые войны одной и той же войной с двадцатилетним перерывом для пушек? Ведь поколение наше даже состариться не успело…» Не знаю, может, и так. Но вот стрелка истории пробежала еще 40 мирных кругов, подняв на ноги два новых поколения. Будем же надеяться, что к прошлому возврата нет, зато в будущее путь открыт.
И наше повествование начнем с Минуты войны, которую сменит Минута мира, что ежедневно соприкасается с Минутой будущего, даря нам надежду и веру.
1. Два капитана: де Сент-Экзюпери и де Панж
На снежных простынях золотился свет декабрьской луны. Все еще по-военному затемнялась Москва, хотя врагу до нее было уже не дотянуться. В ранних зимних сумерках 1944 года в гостинице Центрального Дома Красной Армии происходило событие, которое, несмотря на всю его оживленность, отдавало пронзительной человеческой грустью.
Французский авиаполк «Нормандия — Неман», разделившись на два списка, разъезжался в разные края.
Капитан Жан де Панж уединился в углу с походным дневником полка и, привычно начав с обозначения даты: 12 декабря 1944 года, вдруг остро, будто укол, почувствовал, что пишет свою летопись, вероятно, в последний раз. Два года подряд это было его ежевечерней обязанностью, и только если капитан был в отъезде, кто-то другой раскрывал журнал и писал там о событиях дня. Де Панж не был летчиком-истребителем, он служил в полку пилотом связи. Его маленький «У-2» («Как похож на французский „Люсиоль“!»), который капитан — ходили легенды — мог посадить на спичечный коробок, был всеобщим любимцем полка, потому что всегда сулил сюрприз, добрую весть, какую-нибудь перемену. События дня, и особенно воздушные бои, излагались де Панжу точно, со всеми подробностями, он составлял лаконичный и полный отчет, который тут же, вслух, зачитывался, обсуждался и, если надо, подправлялся, ибо принципом было — коллективное «добро» на изложение хроники дня. Нет на свете книг более скупых и, однако, более красноречивых, чем походные и бортовые журналы с их скрупулезной привязанностью к факту. Де Панжа тянуло и на шутку, ведь полк состоял, казалось, из одних пересмешников, но порой и на возвышенную фразу, ведь случалось, что событие заслуживало того. Но если шуткам еще как-то удавалось уцелеть, то обороты приподнятые изгонялись беспощадно, с едким смешком. Только в память о погибших или пропавших без вести, когда траур воцарялся в живых сердцах, в дневник проникали слова торжественной боли.
В этот день словно нарочно скрывали печаль, хроника шла сухая.
«Генерал Захаров объявил нам, что мы сегодня же вечером возвращаемся в Пруссию. Поезд ждет нас в 20 часов…»
Капитаново перо вдруг остановила такая мысль: он-то ведь сам возвращается не на фронт, а в Париж, — так от какого же «мы» он пишет? Подобная дилемма — делить полк на два «мы» — еще никогда не вставала перед де Панжем.
«Когда отрываешься от друзей, уже нельзя говорить „мы“, — как-то заметил его собрат, тоже летчик связи, тоже капитан, тоже всю войну скрипевший пером. — Тот невежа, кто, будучи не со всеми, продолжает тем не менее говорить „мы“…»
В положении этих двух капитанов, в их военной судьбе было много сходного, но еще больше различий. Да, походная летопись «Нормандии» написана «мыкающим» пером капитана де Панжа, и ему перейти на «я» было все равно что составу с широкой колеи перескочить на узкую. Но и с узкой на широкую, оказывается, не легче. Это уже пришлось испытать второму капитану. Этот второй капитан с самого начала войны, лишь только она пришла во Францию, все не в силах был уговорить кого-то, где-то, то ли в кабинетах, то ли в небесах, что он должен «быть со всеми», потому что все, что он любит, оказалось поставлено под угрозу. Своим сильно «якающим» пером он рвал бумагу рапортов и писем: