Что же сплавляло волю миллионов людей в несокрушимый порыв нации, с которым так счастливо сочеталась и воля ста крылатых французских послов? Из рационов № 1, 2, 3, 4, 5, не по приказу свыше, а по движению бьющихся в ритм сердец, умудрялись еще отложить на самолеты и танки, понимая, что они должны пройти впереди плуга и отогнать тех, кто нес нам ярмо. Человек, конечно, не лошадиная сила, но если и ее потребуется выжать из себя, если надо впрячься и тянуть, то он и это сделает, потому что есть у него с землей связь прочная и непорывная. Мир коллективизма не только не гасит человеческую индивидуальность, он помогает ей ярче раскрыться и крепче стоять.
Они не стали в России «большевиками», как того очень страшился, например, командующий французскими воздушными силами в Алжире генерал Рене Буска, от которого зависело формирование будущей дивизии. Но никогда больше не смогли они стать и антикоммунистами.
В октябре 1944 года Пуйяд собрался сам в освобожденный уже Париж, чтобы сформировать дивизию. Двенадцать летчиков вместе с ним получили — на правах ветеранов — отпуск, еще восемь человек по разным причинам улетали домой совсем. Упаковали чемоданы, раздарили механикам часы и устроили прощальный обед. День вышел томительно длинный. Сначала объявили, что из-за каких-то «административных вопросов» отлет откладывается на завтра, — следовало ждать, что воцарится уныние, однако воцарилась радость. Потом Игорь Эйхенбаум извлек из угла чемодан, распаковал и молча стал укладывать в тумбочку свои вещи. Майор Дельфино бросился его обнимать: «Бум остается!» Минул час обеда — полковника нет. Задержался Пуйяд по вызову командира дивизии. Но вот наконец и он. Сел. Говори, полковник, тост прощания! Встал. Не может начать, волнуется, проглотил комок…
— Завтра, камарады, начинается новое большое наступление на запад… Но каждый может решить сам… Я лично остаюсь, но я ведь командир…
Жан де Панж в Козельске. Май 1943 г.
Тихо. Как бывает на свете тихо!
Это же не сверхурочно поработать. Это сверхурочная встреча со смертью.
А в углу 20 чемоданов, по 25 килограммов.
Тихо. В Париже, конечно, уже каштаны жарят на улицах…
— Мой полковник, — сказал в этой тишине Роллан де ля Пуап, — если мы еще немного вот так посидим, то в наших фужерах тост за наступление совсем выдохнется…
— «В фужерах!..» В русских граненых стаканах, черт возьми! Вы, де ля Пуап, еще не в «Кафе де ля Пэ» на Больших бульварах и даже не в ресторане «Москва», а на фронте! — Полковник всегда находил ответ, достойный хорошей шутки, его надо было сверх всякой меры рассердить, чтобы он мог лишить пилота, например, права играть в покер. — «В фужерах!..»
Снова бои. Только за один из этих октябрьских дней полк сбил 29 самолетов. Капитан де Панж, тоже распаковавший чемодан, продолжал свои хроники. Не вернулся Жак Казанёв… Не вернулся Жан Монсо… Они сложили головы в чужих полях, уже на западной стороне мира.
Сколько могил с маками! У них цвет крови, цвет советского знамени. Но, пролетая на бреющем полете там, где пали два новых товарища, капитан де Панж увидел на их холмиках знакомое трехцветье: василек, ромашка, мак.
Кто? Русские ли пехотинцы? Местные ли жители? Этого никогда не узнает капитан…
10. Город чужих людей
По правде говоря, у повести «Военный летчик» есть пролог, который еще ни разу не был предпослан ни одному из ее изданий. 23 мая 1940 года, на следующий день после столь опасного полета на Аррас, Сент-Экзюпери пришел к друзьям из истребительной эскадрильи 1/3 и в их «Золотой книге» написал эти несколько строк:
«Со всем чувством и признательностью на память группе 1/3 и ее командиру Тибодэ, ибо, не прикрой меня товарищи из этой группы, я бы сейчас лихо резался в покер, в раю, вместе с Прекрасной Еленой, Хлодвигом и проч. — а я все еще предпочитаю пожить на этой планете, несмотря на все ее неудобства… Антуан де Сент-Экзюпери».
Позади были Виши — Франкрейх, Северная Африка, Португалия и даже статуя Свободы уже была за спиной. Он поставил чемодан в номере 240 отеля-небоскреба «Сэнтрал парк соут» и глянул вниз с 21-го этажа.