Осень меж тем вступила в окопы сыростью, инеем по утрам. Не замерз бы защитник отечества! Тридцать девять депутатов на исходе 1939 года подняли в Национальном собрании шумную патриотическую кампанию, тут же перекинувшуюся в газеты, девизом ее было — вдоволь подогретого вина фронтовикам! Оно хорошо от насморка и побеждает мрачные мысли. Дирижировал кампанией Эдуард Барт, депутат от департамента Эро, возглавлявший парламентскую комиссию по производству напитков. За всю «странную войну» это было самое заметное общественное движение…
Но как-то незаметно французская пресса за это время успела разжаловать Германию во «врага № 2». В парламенте, особенно по настоянию группы бывшего премьера Пьера Лаваля, бесконечно дебатировался вопрос о заключении мира с Германией и объявлении войны СССР. «Со своей стороны я считаю чрезвычайно важным сломать хребет Советскому Союзу либо в Финляндии, либо в каком-нибудь другом месте», — докладывал главнокомандующий французскими вооруженными силами в районе Средиземного моря генерал Максим Вейган. Решили отправить в Финляндию замаскированные под добровольцев регулярные войска, но было поздно: СССР и Финляндия начали переговоры о заключении мира. Правительство Эдуарда Даладье за нерасторопность подвергли в парламенте такому разносу — это март 1940 года, — что оно вынуждено было уйти в отставку. Кабинет возглавил Поль Рейно. Генералы сели чертить схемы наступлений и операций… против СССР, хотя враг стоял на пороге страны, и враг это был старый, внушавший Франции отвращение и ужас: пангерманизм. Бисмарк, Мольтке, Вильгельм, Гитлер… пангерманизм, сменившийся нацизмом, смертельной угрозой нависал над свободой европейских соседей.
Как могли забыть это французы, даже если не думали об этом в ту пору их политики? В Сент-Экзюпери я вижу того свидетеля эпохи, который по уму, по зоркой своей наблюдательности, по питавшей его информации помогает нам постигнуть эту невероятную метаморфозу. Сам Сент-Экзюпери ни на минуту не утратил беспокойства по поводу истинных намерений Гитлера, слившего пангерманизм с идеей арийского превосходства немецкой нации. «Сегодня нам всем очевидно, что сложить оружие значило бы растравить аппетиты Германии», — сказал Сент-Экзюпери в одном из выступлений по радио. Это был октябрь 1939 года: уже готовятся к зимовке защитники линии Мажино, в разгаре кампания о поставках на фронт вина, а с ним и нагревательных аппаратов; но сам Сент-Экзюпери все строчит прошения в истребительную авиацию. Он все еще пилот гражданской связи; военным летчиком станет только завтра. Ни тени сомнения, что необходимо им стать: ведь завтра гитлеровский сапог шагнет во Францию. В этом Сент-Экзюпери уверен тем более, что «германо-советский пакт навеки закрыл Гитлеру дорогу на восток» (обращаюсь к тому же его выступлению по радио).
Вот она, та болевая точка, куда рассчитанно била нацистская пропаганда, а вслед за ней, слово в слово, и «пятая колонна» во Франции, в конце концов затуманив мозги даже самым светлым умам! Неужто мы, французы, полагаясь на последних своих друзей, англичан, вздумаем тягаться с великим рейхом, класть головы за Польшу, из-за которой так неосмотрительно ввязались в войну? Ведь уже был спор из-за Данцига — тогда спорили, спорили и, похоже, решили: нет, не стоит из-за Данцига идти умирать — ни французам не стоит, ни англичанам. Пришел черед чешских Судет, снова запахло в Европе войной, снова распалились споры: а из-за чехов как, стоит ли умирать? И снова вышло, что нет, не стоит. Фашистский генштаб это предвидел. «Если социальные противоречия во Франции приведут к такому внутриполитическому кризису, который охватит и французскую армию и ее нельзя будет использовать для войны против Германии, то это будет означать, что наступил момент для выступления против Чехии». Гитлер сказал эти слова еще в ноябре 1937 года, на совещании в рейхсканцелярии, где обсуждался план мировой войны. И вот этот момент наступил, в истории он известен как мюнхенское соглашение между Германией, Великобританией, Францией и Италией. Гитлер, Чемберлен, Даладье и Муссолини вчетвером подписали бумагу, ведущую Европу к войне.
В марте 1939 года в Чехословакию вошли фашистские полки, а маленький ее кусочек, карпатский украинский уголок, отщипнули в подарок венгерскому диктатору Хорти. Что на картах! — да на любой судьбе ищи отметину, оставшуюся от азартных игр этих политических прожор.
Мой старший брат родился в Чехословакии — мы с сестрой родились уже в Венгрии, хотя с места наш дом не переезжал. Подумать только! — выходит, одну метрику своей печатью придавил Версальский договор, две другие — Мюнхенский. Много лет спустя, вглядываясь в пожелтевшие метрики отца и матери — они родились в первую мировую войну, — я разгляжу в них слабые, столетней давности штампы, выданные Европе еще Венским конгрессом 1815 года, сразу по окончании наполеоновских войн.