Пьер Пелегрен, один из немногих оставшихся тут крестьян, прямо со двора своего показывал мне окрест:
— Видите, на том взгорке ферма? Заколочена. А теперь во-он та, видите? Заколочена. На юг посмотрите, видите, и там ферма? Эта еще живет, но уже за тридцать ее хозяину, а в нашем краю не осталось даже невест. Скоро уйдет…
В 1969 году пришел сюда разноязыкий европейский молодой люд. Первые гектары купили буквально на гроши: кто мог, выпросил у папы-мамы «на гектар», кое-кто задолжался в банках, а в основном выручали общественные пожертвования… Первые годы они просто бедствовали. Не было воды, электричества, порушились террасы, засыпались колодцы, умирали не знавшие топора лески. Эти ребята взвалили на себя задачу, казалось, непосильную: они взялись выиграть три минувшие войны. Одно дело — что там когда-то записали дипломаты и решили конгрессы, кому прирезали кусочки европейской земли, а у кого отняли, кто оказался в своей стране дома, а кто на чужбине, — это известные счета всех войн. Только земля никогда забыть войны не может. Даже старый поржавевший топор, в ней забытый, может насмерть поранить человека, родившегося через миллион лет. А когда рвется связка земли с вододержащим лесом, с пашущим плугом, с плодородным зерном, тут уж, будь ты хоть сам Талейран, проиграй войну и выиграй на дележе земель, все равно она не даст хлеба или даст его только после нечеловеческих усилий.
Так начали 30 упрямых ребят в оголенных Альпах, по которым столько раз прокатился страшный каток войны, сопровождаемый столь же опустошительным катком кризисов. Покупать у разных убежавших хозяев пришлось только землю, — дедовские дома и амбары были что даровые камни. Начали с восстановления крыш…
Ландыши Первомая
Когда я приехал сюда первый раз, все было точно так же: бросились навстречу собаки и дети. Человек сто молодых людей, прикрывая ладонями глаза от солнца, смотрели, кто это пожаловал к ним. Гора Зензин стояла на своем месте, но радио тогда еще не было на горе — разрешение на локальные радио дало, после прихода к власти в 1981 году, правительство левых сил.
Все шесть процессов, кстати, они выиграли. Они выиграли больше: пари у трех войн и кативших вслед за ними экономических кризисов.
Так же, как сейчас, мы уселись тогда в тени дерева перед фермой.
Говорил Роллан Перро:
— …Всякий народ, испытавший иго нацизма, мог рассчитывать на освобождение, притом не только в военном, но и в социальном плане. Тем более у нас, во Франции, где накоплено столько революционных традиций. Мы — я говорю, по крайней мере, о своей молодости, поколении 40–50-х, — мы верили тогда в социальную революцию, но жестоко обманулись. Де Голль не хотел возврата старой буржуазии, которая сотрудничала с врагом, но сам-то он представлял буржуазию… Развитие транснациональных компаний во главе с США приводит ко все большему отстранению европейцев от политических, социальных, экономических решений… Мы пытались противопоставить этому рабочую борьбу, забастовки 1947 года, но потерпели поражение… Наконец, шестьдесят восьмой год. Тогда-то мы поняли, что у молодого поколения, которое не знало войны, возникли сомнения в ценностях общества, что оно со все большей и уже не скрываемой неохотой воспринимало милитаризацию экономики, ее соскальзывание к мультинациональным формам организации. Когда на наших глазах были расшатаны основы двух надежнейших бастионов во Франции — профессиональных объединений шахтеров и докеров, мы поняли, что буржуазия выиграла партию, наступает эпоха «белых воротничков», а они объективно составляют неотъемлемый слой современной европейской экономики… Так мы решили создать кооператив «Лонго май», задумав его как систему европейских кооперативов, способных принимать молодых безработных, жертв индустриальной перестройки, — прежде чем на них наденут униформу и станут готовить к войне.
— Как же вы определили бы главную цель создания «Лонго мая»?
— Как молодежную структуру, которая противится процессам транснационализирующейся капиталистической экономики, милитаризации индустрии и общества. Вот так примерно…