Было пять часов утра 10 мая 1940 года, когда полки вермахта вошли в Бельгию. Навстречу им в Бельгию немедленно вступили с юга англо-французские войска. «Желтая операция» развернулась точно по наметкам немецкого генштаба: одновременно прорвав фронт у Седана, гитлеровцы захлопнули союзников в «бельгийской ловушке». Линия Мажино, естественным продолжением которой французское командование считало границу своего нейтрального соседа, была просто обойдена с фланга.
Самое странное, что точно так же — через нейтральную Бельгию — германские войска вступили во Францию и в 1914 году. Кто-то упрямо забывал уроки истории, кто-то упрямо отказывался верить в возможность ее повторений…
На франко-бельгийской границе шли тяжелые воздушные бои, в то время как сухопутные армии в беспорядке отступали. «Где уж тут думать о потерях, когда все идет прахом, — писал Сент-Экзюпери. — На всю Францию нас осталось пятьдесят экипажей дальней разведки. Пятьдесят экипажей по три человека, из них двадцать три — в нашей авиагруппе 2/33. За три недели из двадцати трех экипажей мы потеряли семнадцать. Мы растаяли, как свеча».
Франция стояла на краю катастрофы.
Еще в ходе «странной войны», в самом начале сорокового, друживший с Сент-Экзюпери министр информации Жан Жироду надумал послать писателя-летчика со специальной пропагандистской миссией в США, чтобы воспламенить там общественное мнение, побудить американское правительство к решению прийти Франции на помощь. Сент-Экзюпери взмолился тогда: оставьте мне мою долю войны, ведь я же только-только надел форму, да и не дипломат я — за столами разговоры вести! Тогда он еще не сомневался в благоприятном ходе будущих сражений, в победе французского оружия. Однако хватило недели войны, чтобы ужаснуться обороту, который она приняла. 16 мая он сорвался в Париж и настоял на приеме у премьер-министра Поля Рейно.
— Я прошу вас немедленно послать меня в США. В этой войне без авиации, без мощного авиационного заслона, поражение неминуемо. Меня хорошо знают в Америке как писателя и летчика. Я добьюсь у Рузвельта самолетов для Франции, а летчики у нас, слава богу, есть.
Премьер слушал его с улыбкой, впрочем доброй. Вы хороший пилот, Сент-Экс, и превосходный сочинитель! Но дипломатия, дипломатия… все-таки это дело профессиональных политиков, тут столько тонкостей, мой милый друг…
Поль Рейно направил в США дипломата Рене де Шамбрюна, но миссия его была обречена на провал уже хотя бы потому, что большинство членов французского парламента самым желательным союзником Франции видели… рейх. «Пятая колонна» уже не стеснялась говорить вслух и печатать — Франкрейх. Так имя Франции звучит для немца; но для француза теперь оно значило нечто совсем иное — Франция по фашистскому образцу…
Июнь. В панике бежавшее из Парижа правительство «ночует» в Туре. В хвосте его следует и бывший премьер Пьер Лаваль, точно предчувствуя, что звезде его суждено вот-вот взойти снова. «Я всегда стоял за соглашение с Германией и Италией, — рассуждает он в кафе перед министерскими чиновниками и случайной публикой. — Безумная пробританская политика и авансы, которые мы делали Советской России, погубили Францию. Если бы послушались моего совета, Франция теперь была бы счастливой страной, наслаждающейся благами мира». Эта сцена, по свидетельству французского журналиста Андре Симона, имела следующее продолжение: «Его перебил пожилой человек в сером костюме. „Господин Лаваль?“ — спросил он и, прежде чем Лаваль успел ответить, дал ему пощечину».
Не была ли эта пощечина, на пять лет опередившая приговор французского суда Пьеру Лавалю — он вынесет ему высшую меру наказания, — первым жестом Сопротивления? Как могла страна, располагавшая мощной промышленностью, более чем пятимиллионной армией, проиграть военную кампанию всего за 38 дней? Дрожжи капитулянтства уже давно взошли в подкупленной германскими капиталами печати, вскружили головы политикам, стратегам, финансистам. Такой казалась достижимой и близкой возможность толкнуть Гитлера на восток. Ради этого правительство Эдуарда Даладье подписало соглашение с ним в Мюнхене, а правительство Поля Рейно уже в ходе «странной войны» поручило генералу Максиму Вейгану — он был назначен главнокомандующим вооруженными силами Франции — разработать план нападения на СССР с кавказско-каспийского плацдарма. Операция намечалась на лето 1940 года. Основная, ударная роль в ней отводилась авиации…
Немцы уже шли на Париж, когда Рейно спешно вызвал из Мадрида французского посла Филиппа Петена и назначил его своим заместителем. Филипп Петен поклонялся Гитлеру и был им за это высоко ценим. Маршалу шел восемьдесят пятый год. Он носил симпатичные французские усы, взгляд его голубых глаз одновременно выдавал натуру и «сурового солдата», и «доброго отца». К тому же с первой мировой войны за ним тянулась слава «героя Вердена». При ближайшем внимании историков оказалось, однако, что это легенда: ее долгие годы создавала прогерманская «пятая колонна» во Франции. Человек, на учетной карточке личного состава которого значилось: «Выше бригадного генерала не продвигать», игрой прихотливого случая через три года оказался во главе французской армии. Проиграл одно за другим все начатые сражения и не успел только с капитуляцией Вердена. Его он трижды пытался сдать немцам. Провел показательные расстрелы в возмутившихся полках и наверняка кончил бы сдачей Франции врагу, если бы вовремя не был заменен маршалом Фердинандом Фошем. В тот же Компьенский лес, в старый вагончик, где 11 ноября 1918 года маршал Фош принял капитуляцию кайзеровской Германии, теперь лично пожаловал Гитлер, чтобы поверженная Франция покаянно поникла. Это было 22 июня 1940 года. Ровно через год фельдфебельский сапог шагнет туда, куда его так долго подталкивали и подбивали, — на восток, на СССР.