– Если мои мушкетёры виноваты, государь, то виноватые будут преданы в руки вашего величества и вы изволите поступить с ними по вашему усмотрению. Не потребуется ли от меня ещё чего-нибудь? Пусть ваше величество прикажет, я повинуюсь.
– Нет, сударь, нет, и меня не напрасно назвали Людовиком Справедливым. Итак, до завтра, сударь, до завтра.
– Да сохранит Господь ваше величество!
Как плохо ни спал король, но де Тревиль спал ещё хуже. Он с вечера велел сказать трём мушкетёрам и их товарищу, чтобы они явились к нему в половине седьмого утра. Он повёл их с собой, не уверяя ни в чём, не обещая ничего и не скрывая от них, что судьба их и даже его собственная висит на волоске.
Войдя в малый подъезд, он велел им ждать. Если король всё ещё сердит на них, то они могут незаметно исчезнуть, если же король согласится их принять, то их немедленно позовут.
Придя в особую приёмную короля, де Тревиль встретил там Ла Шене, сказавшего ему, что вчера вечером герцога де Ла Тремуля не застали дома, что он возвратился слишком поздно, чтобы явиться в Лувр, но что он только что пришёл и находится сейчас у короля.
Это обстоятельство было на руку де Тревилю, который таким образом мог быть уверен, что никакое чужое наущение не прокрадётся между показаниями де Ла Тремуля и его аудиенцией.
И действительно, не прошло и десяти минут, как двери королевского кабинета отворились и оттуда вышел герцог де Ла Тремуль, который подошёл к де Тревилю и сказал ему:
– Господин де Тревиль, его величество прислал за мною, чтоб узнать, что происходило вчера утром у моего дома. Я ему сказал истину, то есть что виновны мои люди и что я готов извиниться перед вами. Так как я вас встретил здесь, примите мои извинения и считайте меня отныне вашим другом.
– Господин герцог, – сказал де Тревиль с чувством, – я был так уверен в вашей честности, что не хотел иметь перед его величеством другого защитника, кроме вас. Я вижу, что не обманулся, и благодарю вас за то, что ещё есть во Франции человек, о котором можно сказать, не ошибаясь, то, что я сказал о вас.
– Хорошо, хорошо! – сказал король, слышавший все эти комплименты, стоя между дверями. – Но только скажите ему, Тревиль, так как он уверяет, что он ваш друг, что и я хотел бы принадлежать к его друзьям, но что он меня забывает. Вот уже три года, как я его не видал и вижу только тогда, когда за ним посылаю. Скажите ему это от моего имени, потому что это такие вещи, которых король не может сказать сам.
– Благодарю вас, государь, благодарю, – сказал герцог, – но поверьте, ваше величество, что преданнейшие вам – я не отношу этого к господину де Тревилю, – что преданнейшие вам – это не те люди, которых вы видите каждый день и час.
– А! Так вы слышали, что я сказал… Тем лучше, герцог, тем лучше! – заметил король, подходя к самой двери. – А, это вы, Тревиль? Где ваши мушкетёры? Я вам велел третьего дня привести их. Почему вы этого не сделали?
– Они внизу, государь; и если вы разрешите, Ла Шене их позовёт.
– Да, да, пусть придут тотчас же. Скоро восемь часов, а в девять я жду кое-кого. Ступайте, господин герцог, но смотрите, приходите опять. Войдите, Тревиль.
Герцог поклонился и вышел. В ту минуту, когда он открывал дверь, три мушкетёра и д’Артаньян, которых вёл Ла Шене, показались на верхней площадке лестницы.
– Подойдите сюда, молодцы, – сказал король, – подойдите сюда, мне следует вас пожурить.
Мушкетёры приблизились с поклонами. Д’Артаньян следовал сзади.
– Какого чёрта! – воскликнул король. – Вы четверо за два дня вывели из строя семерых гвардейцев его высокопреосвященства! Это уже слишком, господа, это уже слишком! Если так пойдёт и дальше, его высокопреосвященство принужден будет через три недели заменить свою роту новой, а мне нужно будет применять указы во всей их строгости. Одного, случайно, – пожалуй. Но семерых, – повторяю, это много, слишком много!
– Да, и, ваше величество, изволите видеть, как они смущены и как они раскаиваются.
– Как они смущены и как они раскаиваются? Гм, гм! – сказал король. – Плохо верю их лицемерию. А в особенности этой гасконской рожице. Пожалуйте сюда, сударь.
Д’Артаньян понял, что эта любезность относится к нему, и подошёл с самым сокрушённым видом.
– Что же вы мне говорили, что это молодой человек? Да это ребёнок, господин де Тревиль, настоящий ребёнок! И это он нанёс такой страшный удар Жюссаку?
– И два ловких удара Бернажу.
– В самом деле?
– Не считая того, – сказал Атос, – что если бы он меня не выцарапал из рук Бикара, то я, верно, не имел бы чести явиться сегодня с почтительнейшим поклоном вашему величеству.