– Вот так так! Да разве у вас открытый кредит у хозяина? – спросил Портос.
– Да, – отвечал д’Артаньян, – начиная с сегодняшнего дня, и будьте спокойны: если вино будет плохо, мы пошлём к нему за другим.
– Можно пользоваться, но не следует злоупотреблять, – сказал назидательным тоном Арамис.
– Я всегда говорил, что д’Артаньян самый сообразительный из нас, – сказал Атос и, высказав это мнение, на которое д’Артаньян отвечал благодарным поклоном, снова впал в обычное своё молчание.
– Но, наконец, в чём же дело? – спросил Портос.
– Да, – сказал Арамис, – скажите нам, дорогой друг; конечно, если с этим не сопряжена честь какой-либо дамы. В этом случае вам надлежит оставить тайну при себе.
– Будьте покойны, ничья честь не пострадает от того, что я вам скажу.
И он пересказал от слова до слова своим друзьям разговор между ним и его хозяином и каким образом человек, похитивший жену этого достойного домовладельца, оказался тем самым незнакомцем, с которым у него вышло недоразумение в «Вольном мельнике».
– Дело это недурно, – сказал Атос, попробовав вино как знаток и давая понять кивком головы, что он находит его хорошим, – с этого доброго человека можно будет сорвать пятьдесят или шестьдесят пистолей; теперь остаётся рассудить, стоят ли пятьдесят или шестьдесят пистолей того, чтобы из-за них рисковать четырьмя головами?
– Но заметьте, – горячо вскричал д’Артаньян, – что в этом деле замешана женщина, женщина, которую похитили, женщина, которой, наверное, угрожают, которую мучают, быть может, и всё это потому, что она верна своей повелительнице!
– Берегитесь, д’Артаньян, берегитесь, – сказал Арамис, – вы, по-моему, слишком горячитесь насчёт госпожи Бонасье. Женщина создана на нашу гибель, и от неё происходят все наши несчастья.
При этом изречении Арамиса Атос нахмурил брови и закусил губу.
– Я беспокоюсь не о мадам Бонасье, – вскричал д’Артаньян, – но о королеве, которую король покинул, кардинал преследует и которая видит, как падают, одна за другою, головы всех её друзей!
– А зачем она любит тех, кого мы больше всего ненавидим, – испанцев и англичан?
– Испания – её отечество, – отвечал д’Артаньян, – и вполне естественно, что она любит испанцев, детей своей родины. Что же касается второго вашего упрека, то, насколько я слышал, она любит не англичан, а англичанина.
– Право, следует признать, – добавил Атос, – что этот англичанин заслуживает любви. Я никогда не видел внешности благороднее.
– Не говоря уже о том, – вступил Портос, – что он одевается, как никто. Я был в Лувре в тот день, как он рассыпал жемчуг, и, признаться, сам поднял две жемчужины, которые продал по десять пистолей за каждую. А ты, Арамис, знаешь его?
– Столько же, сколько и вы, господа. Я был в числе тех, кто задержал его в Амьенском саду, куда повёл меня господин де Пютанж, конюший королевы. Я был в то время в семинарии, и та история показалась мне оскорбительной для нашего короля.
– Это не помешало бы мне, – сказал д’Артаньян, – если бы я только знал, где сейчас герцог Бекингем, взять его за руку и привести к королеве, хотя бы только для того, чтобы взбесить господина кардинала, потому что настоящий, единственный, вечный враг наш, господа, это кардинал, и если можно найти возможность сыграть с ним какую-нибудь жестокую шутку, признаюсь, я рискну головою.
– И ваш хозяин говорил, д’Артаньян, – сказал Атос, – что королева полагает, будто Бекингема вызвали сюда подложным письмом?
– Она опасается этого.
– Погодите, – задумчиво произнёс Арамис.
– В чём дело? – спросил Портос.
– Продолжайте, я стараюсь припомнить некоторые обстоятельства.
– И теперь я убеждён, – сказал д’Артаньян, – что похищение этой женщины связано с событиями, о которых мы говорим, а может быть, и с присутствием в Париже герцога Бекингема.
– Этот гасконец изобилует идеями, – восхищённо произнёс Портос.
– Я люблю его слушать, – сказал Атос, – его произношение меня забавляет.
– Господа, – вмешался Арамис, – послушайте, что я вам скажу.
– Послушаем Арамиса, – сказали друзья.
– Вчера я был у некоего учёного доктора, с которым иногда советуюсь по богословским вопросам…
Атос улыбнулся.
– Он живёт в отдалённом квартале, – продолжал Арамис, – его вкусы и занятия того требуют. И вот, в ту минуту, когда я от него выходил…